Уже на вокзале Вера отколола такую штуку, что я одновременно плакала и смеялась.
— Дусенька, знаешь, что я придумала: мы с тобой одного роста, верно? И ты девочка, и я такая же девочка. Но ты умеешь и строгать, и пилить, и тесать топором. Ты у папы настоящая помощница. Дай мне свои документы — я поеду в армию, а ты домой.
То ли она шутила, то ли правда надумала такую чепуховину — не знаю. Лицо ее было серьезным. Я хотела отмолчаться, но Вера вцепилась мне в руку:
— Не пущу! Сама поеду, а тебя не пущу! Папе с мамой невозможно без такой помощницы. Они старые. Ты что, забыла — они у нас старые. Дай мне свои документы. Дай, дай!
И тогда, притворись сердитой, я прикрикнула на нее:
— Ты глупая, что ли! На меня нисколько не похожа. И какое ты, пионерка, имеешь право взять мой комсомольский билет, выдавать себя за комсомолку! Это ж преступление… перед Родиной!
Поезд уже тронулся, а мы все еще обнимались и плакали. Я вскочила в вагон на ходу.
Многих парней и девушек, отправлявшихся с этим же поездом в свои воинские части, провожали друзья. У каждого было много провожающих. Все ехали свободно, ничуть не тайно. Меня же никто из моих подруг и товарищей не провожал. Я никому не имела права рассказать хотя бы о том, что записалась добровольно в армию.
* * *
Утром я вышла на жаркую привокзальную площадь. Меня ошеломил городской шум, толчея, круговорот людей. Прежде всего, конечно, стала искать будку телефона-автомата. Заняла очередь. За мной стоит какой-то пожилой военный. Наконец попадаю в будку, достаю бумажку с номером телефона. Кручу диск, кричу — вся взмокла от духоты, но ничего не получается. Кто-то мне в трубке отвечает, а меня не слышит. В очереди начали шуметь. Тогда военный, что стоял позади, открыл дверцу, а я его не пускаю: ведь никто не должен знать мой секретный номер. Этот военный товарищ стал мне кричать:
— Кнопку нажми, девочка, кнопку!
Я все-таки доверилась ему, и он меня соединил. Кричу:
— Алло, алло! Это Мельникова из Сухуми… Алло, алло, алло! — Слышала, как другие кричат, и сама так.
Мне ответили:
— Ждите у вокзала. Через двадцать минут прибудет машина.
И все, больше ни слова.
Я давлю кнопку, изо всех сил прижимаю к уху трубку:
— Алло, алло!
Но в трубке короткие гудки. Люди в очереди возмущаются. А я думаю: какая придет машина, где ее ждать, как меня узнают?.. Пришлось все-таки от телефона отойти — оттеснили.
Тогда я взбежала по ступенькам вокзального крыльца; встала на видном месте, где больше всего жарит солнце. Ищу глазами городские часы. Должны же тут быть часы… И вижу — у моих ног, на самом солнцепеке, возится с узлами какая-то изможденная, бледная женщина. Топчутся вокруг нее трое детей — мал мала меньше, орут во весь голос, плачут. У женщины развязались узлы, никак не соберет. Руки дрожат, нервничает. Разогнулась и зовет:
