На пристани Ханнура сегодня собрался весь город. Зеваки запрудили рыночную площадь и портовые улочки, дабы поглазеть на отплытие жрецов и правителя Кхешии, которое было назначено на полдень. Солнце почти уже достигло зенита, когда со стороны храма Сатха раздался приветственный гул, предвещавший начало шествия. Толпа оживилась.
По главной улице потянулись инкрустированные золотом паланкины жрецов, отплывающих с армией. Во главе процессии в окружении телохранителей ехал владыка Сенахт. Он отказался от носилок и сейчас лишний раз убедился, что был прав. Ему было приятно смотреть на восторженные лица, слышать радостные вопли подданных и думать о том, что его Кхешия, богатая и сильная страна, одолеет любого врага.
В это время в потайной комнате храма Сатха на циновке, скрестив ноги и привалившись спиной к стене, сидел Амензес и мелкими глотками пил горячий отвар со жгучими и ароматическими приправами.
То и дело юноша бросал хмурый взгляд поверх чаши на магический кристалл, лежавший на подставке из сандалового дерева, на маленький алтарь перед ним, забрызганный кровью двух куриц, принесенных в жертву всевидящей Нут и справедливому Инпу.
Несколько долгих дней и бессонных ночей провел молодой маг, пытаясь связаться с храмом Сатха в Тшепи, но все оказалось напрасно, и сейчас он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Голова тупо болела и кружилась, ноги, казалось, онемели, руки заметно дрожали.
Допив отвар, Амензес поставил чашу на пол, выпрямился и, положив разведенные руки на колени, принял позу, в которой ему всегда было проще всего сосредоточиться.
Вскоре его дыхание замедлилось, а потом и вовсе остановилось, лицо застыло, став похожим на восковую маску, опущенные веки оставались неподвижными — сейчас маг менее всего напоминал живого человека, сторонний наблюдатель принял бы его за статую.
Амензес же видел себя сидящим на высоком холме. Порывистый ветер то налетал со спины, то бил в лицо, то толкал в бок. В воздухе кружились сверкающие искорки, вспыхивая, как мелкая рыбья чешуя в лучах солнца. С вершины холма открывалась бесконечная даль, а с неба текло ровное и густое, точно мед, сияние. Время здесь, казалось, вовсе остановило свой бег.
Между тем в потайной комнате прошло не больше тысячи ударов сердца, когда веки жреца дрогнули и открылись. Лихорадочный блеск в глазах пропал, головная боль исчезла, вязкий туман, мешавший сосредоточиться, рассеялся. Мысли стали ясными и простыми, будто палочки для счета.
