Но вот к Яше из храма вышла Юлия.
— Ну, скоро уже, — сказала она. Расстегнула шубку, вытащила спрятанное на груди красное полотнище и запихнула Яше за пазуху. И сказала еще: — Как начнется, миленький, держись возле человека, который будет речь держать, понял? Я буду рядом стоять. Ты понял, да? На знамени — надпись, и ты ее покажешь всем.
— Так я же маленький буду в толпе!
— А тебя поднимут на руках. Не побоишься?
Никому не дано знать заранее, с какой минуты начнется крутой поворот в его судьбе, когда все прежнее отлетает в сторону и несет тебя в неведомое с такой стремительностью, дух захватывает. А судьба Яши как раз в эту минуту и решилась, и, конечно, не мог и он про все заранее знать, но сердце у него забилось, честно говоря, трепыхнулось там что-то волнующее при словах Юлии, в лицо даже ударил жар. Но не испуг сотворил с ним такое, не опаска и не трусость. Наоборот, то было странное чувство, будто только вот сейчас, с этой минуты, начинается нечто самое главное и самое серьезное в его жизни; и по напряженному блеску синих, глубоких глаз Юлии, не спускавшей с него ласкового и в то же время ободряющего взгляда, Яша не только умом, а всем сердцем чуял, понимал, видел — она, Юлия, именно такой готовности к самому главному и серьезному от него и ждет.
— Понимаешь, Яшенька, организация решила, чтобы это сделал только ты! Так надо, миленький!
Яша хотел было ответить: «Честью клянусь вам и всей организации, что не ударю лицом в грязь!» Но слов этих не произнес, а просто сказал:
— Все сделаю, как надо. Я же сам взялся, так чего говорить-то!
Так он, бывало, отвечал своему фабричному мастеру, когда тот давал ему работу; так отвечал революционерам, берясь выполнять их поручение. Юлия порывисто обняла его, поцеловала и кинулась обратно в храм, а Яша с этой минуты уже не помнил себя — начинался его полет ввысь, и перехватывало дыхание.
Требовалось, чтобы крестьянский сын, ставший ткачом, первым в России поднял революционный красный стяг. Требовалось, чтобы он сделал нечто небывалое. И он это сделает.
3
Вот кончилось богослужение, и публика повалила вниз с широких ступеней храма на площадь и стала расходиться, спугивая галок и стаи воробьев. Полетели и сели на ближайшие крыши и деревья вороны, закаркали. Глядь, от вышедшей из храма публики отделились, как по команде, сотни две людей, в большинстве молодых, были среди них и женщины. Из ближайших трактиров и чайных к ним поспешили группки рабочих. Все сбились в тесный многоголовый круг, скучились и…
