(Молиться -- само собой. Все советовали молиться. Книги тоже. Ивик и молилась,
притом очень много. Она даже паломничество совершила довольно тяжелое, пешком
по Медиане, в Килн, на место гибели святого хойта Чейна. Но и молитвы так и не
помогали -- ничего не менялось)
Ивик пыталась относиться к Марку "как рабыня". Но ничего не
изменилось. Она и так всегда старалась жить для него -- когда была рядом. Как и
он -- раньше -- для нее. Она и раньше готовила то, что он любит, делала
сюрпризы и старалась угадывать все желания. Она и раньше не спорила с ним и не
настаивала на чем-то -- на чем настаивать было? Что изменилось? Сознание того,
что "он господин"? Всего лишь неприятный оттенок мазохизма. Марк
никаких ее потуг не заметил. Он никогда не собирался быть
"господином".
Ивик все больше казалось, что ее затягивают в невидимый омут. Склок, неприязни,
мелочных обид, непонятной собственной вины, непонятных ошибок и полной
невозможности исправить положение, исправиться самой...
На Триме она жила иначе -- надо было выполнять свои обязанности, охранять и
направлять подопечных, выполнять поручения командования. Временами она
"отрывалась" - начинала что-то писать. Творчество тогда доставляло
болезненное оглушающее наслаждение -- она переливала на бумагу свою боль. Но
результаты не радовали. Книга о Рейте и Кларене иль Шанти - "Господь
живых" - уже вышла, и уже даже стала известной, но Ивик чувствовала, что
больше ей не подняться на такую высоту. Какая высота? Петли боли захлестывали
ее, не давали пошевелиться, не давали поднять голову, и все, что она могла
написать -- о боли, о чувстве вины. Кому это нужно?
Более того, она чувствовала себя виноватой, что пишет, что тратит время на
писание, в то время как должна непрестанно молиться...
И
все же на Триме она вынуждена была прекращать вечное покаяние и молитвы,
становиться собой -- опытным офицером, куратором-психологом, гэйной. А потом
возвращалась домой, она по-прежнему возвращалась, почти каждую неделю теперь, и
тот же самый паровой каток снова проходился по ней, и она была раздавлена,
растерзана, и в мозгу шизофренически циркулировали одни и те же мысли: все
плохо -она во всем виновата -- надо больше молиться -- она молится -- но все
равно все плохо -- значит, она молится неправильно и все равно во всем
виновата...
Тогда Ивик совершила новое путешествие в Лайс, в монастырь к хойта, когда-то
мудрыми словами изменившему ее жизнь. Аллин был необычным хойта. Не похож на
других. Яркий, талантливый, красивый. Не такой мужской красотой, как Кельм,
например, или Дэйм. Аллин был -- как мальчик, как вечный юноша, с огромными
сияющими глазами, сквозь которые, мнилось, глядела Вечность. Забавный, легкий,
с птичьим голосом и повадками птицы. Он был, думалось ей, Божий человек. Его
хотелось увидеть снова. И может быть, как тогда он сказал нечто мудрое,
изменившее ее взгляды на жизнь, так и теперь поможет?
