Ох, уж эта Изольда
Матвеевна. Худощавая строгая женщина с тонкими, как пишут в книгах, точёными
чертами лица, тёмными, почти чёрными глазами, которые не мигая долго и
пристально смотрели на собеседника через линзы модных очков. В ней нельзя было
угадать учителя музыки, она больше походила на школьного завуча или даже судью.
Тонкие, но красивые губы Изольды Матвеевны способны были мимически передавать
тысячи оттенков её отношения к происходящему. За семь лет работы с учительницей
Василий научился читать эту мимику, особенно касающуюся его работы, проделываемой
за пианино или роялем. Малейший изгиб уголка рта — и Морозов уже знает,
«загнал» он пьесу или же нарушил пальцовку, отчего мог начать спотыкаться. А
вот когда всё шло как по маслу, Изольда Матвеевна уплывала взглядом в
задумчивую даль и принималась наматывать на длинный тонкий указательный палец
локон каштановых волос у виска. Но — малейшая ошибка, и палец дёргался так, что
из уст её вырывался ругательный шёпот от досады и боли одновременно, хотя
точного смысла его Василий никогда не понимал. Казалось, в такие моменты
учительница говорит на каком-то другом языке.
Все эти годы Изольда
Матвеевна вела «сибирского самородка» (так она его порой называла) к большой
сцене. Переживала только, что Василия поздно отдали в музыкальную школу — когда
ему исполнилось девять лет. В музыке, как и в спорте, раньше начнешь — больше
надежд на лавры. Но уже через год Морозов легко читал с листа пьесы,
рассчитанные на пятиклассников детской музыкальной школы, а технике его
нынешней игры могли позавидовать выпускники консерваторий. Кроме того, Василий
пытался сочинять сам, но именно в этом направлении творчества их взгляды чем
дальше, тем больше расходились. Изольда Матвеевна пичкала Василия музыкой в её
понимании прогрессивной: от «Прометея» Скрябина до Шнитке. Прослушав дома
«Прометея», он тут же сел за пианино и по памяти сыграл скрябинскую «Прелюдию
для левой руки», до диез минор. Эта пьеса была похожа на полотна
импрессионистов. От неё веяло дождём и туманом, под такую музыку хотелось
созерцать... «Прометей» же напоминал беспорядочную танковую атаку. Никакого
света и цвета в этом произведении Василий не слышал и не видел. И удивлялся:
как в одном композиторе уживались две такие разные стихии и почему одна из них
побеждала другую?
Василий покорно, по
много раз прослушивал принесенные учительницей диски, хотя от авангарда и
полистилистики его изрядно коробило. Да, соглашался он с Изольдой Матвеевной,
мысль есть, техника изумительная, подходы неожиданные, но почему-то душа не
поёт. Бьётся мысль, рвётся, но куда?! Из современных композиторов Василию
больше нравился Георгий Свиридов. При упоминании о нём у Изольды Матвеевны один
уголок губ приподымался, а второй, напротив, уходил вниз. «Но это же лубок,
Вася, — снисходительно говорила она, — конъюнктура. Ты же умный человек». Вася
пожимал плечами. Спорить с учителем всерьез он не решался, да и не хватало ему
владения всей этой терминологией, чтобы уверенно и аргументировано отстаивать
своё мнение. Ему больше нравилось воспринимать музыку сердцем, а не рассуждать
о том, из каких она сплетается форм, стилей и приёмов. Получалось, чем ближе
музыка к какофонии, тем она прогрессивнее. И очень удивился Василий Морозов,
когда на областном конкурсе услышал от продвинутых студентов музыкального
училища, что Моцарт — это попса. Именно из-за его мелодизма и доступности. До
сих пор он считал попсой то, что неслось со всех телевизионных каналов,
радиостанций и миллионными тиражами наполняло рынки компакт-дисков и кассет.
«Ну, тут они откровенно перебарщивают, хотят казаться умными, этакими знатоками-эстетами,
— пояснила Изольда Матвеевна озадаченному ученику. — Моцарт — это классика.
Возьмем, скажем, математику. Разве можно сейчас её представить без таблицы
умножения? Моцарт — это таблица умножения в музыке». «Значит, — ещё больше
удивился Василий, — Пушкин — это таблица умножения в поэзии?» — «Ты, как
всегда, быстро схватываешь, — вскинулись утолки туб, — но заметь, я не сказала,
что это просто, как дважды два, таблица умножения как раз позволяет нам
множить, преумножать, понимаешь?..» «Понимаю», — кивнул Василий. Но сравнение
всё равно показалось ему обидным. Изольда Матвеевна словно прочитала его мысли:
«Ну разве можно недооценивать изобретателя колеса, если теперь все им
пользуются?! Но изобретать колесо во второй раз не стоит. Лучше попробовать
найти что-нибудь своё...» — «Самолётный двигатель?» — предположил Василий, чем
вызвал восторг учительницы, а про себя добавил, что и взлёт и посадка самолёта
без колёс не обходятся. «Всякая настоящая поэзия должна быть глуповата», —
вспомнил он прочитанное в дневнике композитора Гав- рилина, но приписываемое
Пушкину.
