Самым удивительным
оказалось то, что тест на алкоголь был отрицательным.
* * *
Старушка умерла в больнице
через неделю. За эти дни Михаил, носивший ей фрукты и соки, узнал, что звали ее
Антонина Павловна, что мужа и двух сыновей она потеряла на Великой войне, что с
тех пор жила одна, как перст, и последнее, что связывало ее с этим да и с тем
миром, была маленькая церковь.
До последнего своего
дня, оставаясь в сознании, Антонина Павловна донимала докторов и приходивших к
ней следователей упрямым враньем о невиновности Михаила. Ей никто не верил,
задавали вопросы с подковырками, но старушка злилась, обижалась, требовала
бумагу, чтобы парня «не замаяли», и периодически впадала в беспамятство, выходя
из которого первым делом требовала: «Парня не трогайте! Сама перед его красной
машиной, слепошарая, выскочила...» И парня не замаяли. А он часами сидел в коридоре
все с тем же пустым взглядом, и легче ему не становилось. Хотел было напиться,
но водка не пошла, почувствовал в ней какой-то сернистый привкус, будто кто
добавил в нее сероводорода. Купил другую бутылку - то же самое. И вылил обе в
унитаз.
Андрей с Ларисой на
похороны не пошли. Были только несколько старушек из храма, что шептали молитвы
да косились, кто с неприязнью, а кто с пониманием, на молодого парня в джинсах
и свитере, что сидел за поминальным столом, не решаясь притронуться к блинам
или кутье. Лена пришла ненадолго, побыла для приличия, шепнула несколько слов
ни о чем на ухо, повздыхала в тон старушкам, полистала альбом с фотографиями и
удалилась, не рассчитывая вызволить за собой Михаила. Что тут скажешь: всем
хочется быть подальше от смерти, потому как собственная кажется если и не
невозможной, то, во всяком случае, маловероятной в данный проживаемый отрезок
времени.
Одна из бабулек подсела
к Михаилу и тихо посоветовала:
- Ты, паря, сходи на
исповедь к отцу Михаилу. К нам, в Никольскую. А то ведь поедом себя съешь.
Нельзя так. Сходи-сходи. Ему все расскажи, и на душе увидишь как легче станет.
- Машину, что ли,
разбить? - спросил пустоту Михаил.
- Нет, ты наперво сходи,
батюшка наш, тезка твой, он душу читать умеет.
Дома Михаил прочитал в
отцовских книгах об исповеди, об епитимьи. Он мог часами лежать на кожаном
диване, глядя в одну точку на потолке, и точка эта проецировалась куда-то в
космическое пространство и витала там вопросом о смысле жизни, который, в свою
очередь, распрямлялся в восклицательный знак, следующий за криком: «Жизнь -
нелепость какая-то»! Никак не получалось хоть немного убедить себя в
невиновности, хоть часть вины свалить на свою кампанию, и не получалось это
именно потому, что невиновным его назвала сама Антонина Павловна. Грубый
реализм ситуации дополнился тем, что в один из дней к Михаилу явился Андрей и
попытался его «успокоить»: ничего, мол, страшного не произошло, есть такие
перекрестки, на которых две прямые обязательно пересекутся, и радуйся, что не
ребенок выскочил под машину, а бабуля, которой прогулы на кладбище ставили...
«Она не выскочила, потому что бабуля», - ответил Михаил, отвернувшись к стене,
- не нашел в себе сил послать друга подальше вместе с его демагогией. Тот же, в
конце концов, успокаивать и сочувствовать пришел, облегчить страдания, подвести
под научную основу оправдание ошибки.
