Сидеть на скамейке оказалось весьма удобно: обзор хороший,
тень от деревьев, аромат цветов от палисада, опять же доносятся мирные беседы
жильцов из открытых окон – всё это располагало к длительной засаде с целью
серьезного сбора разведданных. Вот на роликах катаются подростки, которых раньше
можно было попросить слетать в булочную за батоном. Вон там, за углом соседнего
дома, выглядывает ярко-синим мазком река, а над крышей дома левее возвышается
странное циклопическое сооружение. Где же я его видел? А!.. Это же одна из высоток
Москва-Сити! Оказывается, это ни сновидение кремлевского мечтателя, ни
фотография Нью-Йорка, а самая натуральная реальность. Зато голубятня во дворе
соседнего дома еще стоит! И если прищуриться, можно разглядеть белых голубей с
роскошными хвостами за сетчатой стенкой второго этажа. А вот еще один штрих из
далёкого прошлого: в окне первого этажа виднеется фотоувеличитель для печати
фотографий в домашних условиях. Когда-то и у меня был такой, да выпросил один
приятель на недельку, и не вернул. Нет, что ни говори, а у меня очень выгодная
диспозиция. Да.
– Здорово, сосед! – услышал я чей-то громкий голос, невольно
вздрогнул и оглянулся.
Оказывается, на моей лавке сидел мужчина в клетчатой ковбойке
с красным улыбающимся лицом почитателя земных удовольствий. Его волосатая рука
сжимала темную стеклянную емкость с чем-то бурым внутри. Он хлопнул меня по
плечу и достал из черного полиэтиленового пакета такую же стеклянную емкость и
протянул:
– Освежиться не желаешь?
– Благодарю, я уже выпил кофе.
– А-а-а! Так ты на кофе подсел! – разочарованно сказал тот. –
Это ты зря. Сердце посадишь и тела совсем лишишься.
– Какого тела? – переспросил я.
– Ну как, трудовой мозоли! – Он встал и нежно, как ребенка, погладил
большой живот. – В наши годы любой уважающий себя мужчина просто обязан носить живот.
Вот помню, раньше иду я по улице, а прохожие тычут в меня пальцами и говорят: вы
только посмотрите, какой он невидный и вовсе не солидный, сразу видно, жизнь
его не задалась. А когда я приналег на пивко, уже никто такого неуважения не
проявляет. Наоборот, народ оглядывается, останавливается и весело так говорит:
эвона, эвона, каков мужчина идёт, прямо глаз радуется, ну всё при нём: и стать,
и упитанность, и по всему видно, жизнь его удалась, и он с оптимизмом глядит
вперед, в светлые дали развитого капитализма!
– Теперь понятно, – сказал я. – Как и весь народ, отныне и я
обязуюсь взирать на вас и радоваться явной упитанности.
