И тогда к машине подошла женщина. Машина шла так же медленно, как она, и она могла идти рядом, в отчаянии схватившись за ручку двери. И буквально умоляла меня поделиться с ней такси. Для меня было слишком поздно, и нужный ей маршрут был мне не по пути. Однако я вспомнила мое отчаяние пять минут назад и решила, что с ней такого не произойдет. Когда я ей сказала “хорошо”, ее умоляющий тон сразу оборвался и сменился крайне практичным: “Хорошо, но подождите немного, я схожу до того перекрестка, мне надо забрать у портнихи пакет с платьем, которое я там оставила, чтобы не замочить”. “Не использует ли она меня?” — спросила я сама себя в вечном сомнении о том, должна ли я или нет позволят себя использовать. В конце концов я уступила. Она задержалась вволю. И вернулась с огромным пакетом, который держала на вытянутых руках, как будто ее собственное тело могло причинить платью ущерб. Она расположилась со всем удобством, что заставило меня почувствовать себя маленькой в моем собственном доме.
И начались мои ангельские мучения — потому что женщина, с ее авторитарным голосом, уже начала называть меня ангелом. Ее история не могла быть более трогательной: в эту ночь давали одну премьеру, и если бы не я — платье бы испортилось под дождем или она опоздала бы и лишилась бы премьеры. У меня уже были мои премьеры, но даже они меня не растрогали. “Вы не знает, какое чудо со мной случилось”, - говорила она убежденно. “Я начала молиться на улице, молиться, чтобы Бог прислал мне ангела, который бы меня спас, я дала зарок почти ничего не есть завтра. И Бог мне послал вас”. Смутившись, я задвигалась на сиденье. Я была ангелом, назначенным спасать премьеры? Меня сковывала божественная ирония. Но сеньора, со всей силой своей практичной веры, — а она была сильной женщиной — навязчиво продолжала считать меня ангелом, то, что до сих пор признало очень мало людей, да и то очень сдержанно. Я напрасно попробовала ответить с легким сарказмом: “Не переоценивайте меня, я всего лишь транспортное средство”. Она даже не поняла меня, а до меня, к моему неудовольствию, дошло, что этот аргумент меня не спасает: ангелы тоже являются транспортным средством. Я обиделась и замолчала. На меня всегда производит большое впечатление, когда на меня кричат: женщина не кричала, но было ясно, что она мной командует. Я была не в состоянии ей противостоять и укрылась в сладком цинизме: эта женщина, которая говорила с такой силой своего собственного экстаза, наверное, привыкла все покупать, и скорее всего закончилось бы тем, что она отблагодарила бы ангела чеком, имея при этом в виду, что дождь, очевидно, смыл все мои отличительные признаки. В тишине, добавив еще немного удобного цинизма, я заявила ей, что деньги были бы таким же законным средством благодарности, как и любое другое, так как ее монета и есть настоящая монета. Или же — забавлялась я — она могла бы в знак благодарности отдать мне премьерное платье, потому что то, за что она должна быть благодарна, — это не сухое платье, а снисхождение на нее благодати, то есть меня. Со все улучшающимся цинизмом я подумала: “Каждый имеет такого ангела, какого заслуживает, и смотри какого ангела ей послали: торгуюсь просто из любопытства из-за платья, которого я даже не видела. Сейчас я хочу видеть, как ее душа справится с идеей ангела, интересующегося одеждой”. Мне кажется, что в своей гордости я не хотела быть избранной для того, чтобы служить ангелом для явной глупости какой-то женщины.
