— Культура — это культура, — сердится он. — Что ты ко мне пристала?
— Дело в том, что я очень многого не понимаю. Что значит пожизненная рента?
— Ну, это просто, это что-то из медицины.
— А что значит «улица графа де Бонфин?» Что такое граф? Это принц?
— Граф — это граф, черт возьми. И мне не нужно это твое точное время, потому что у меня есть часы.
Он не сказал, что стащил эти часы в заводском туалете, когда один сотрудник положил их на раковину, чтобы вымыть руки. Никто не узнал об этом: он не был дураком никогда не носил их на работе.
— Знаешь, что я еще услышала? Они сказали, что в жизни должна быть радость. Мне кажется, она у меня есть. И еще я слышала такую красивую песню, что даже заплакала. Она называлась «Una Furtiva Lacrima»[9].
— Это была самба?
— Наверное. Ее пел человек по имени Карузо, про него сказали, что он уже умер. У него такой нежный голос, что даже слушать больно.
В ее жизни не было ничего прекраснее этой мелодии. Вытирая собственные слезы, она пыталась напеть услышанное. Но ее голос был резким и дребезжащим, как и она сама. Когда она услышала эту песню, она расплакалась. Она плакала первый раз в жизни, не подозревая, что в ее глазах есть эта влага. Она плакала и сморкалась, не понимая, почему она плачет. Она не оплакивала свою жизнь: не зная другой, она принимала ее как должное. Я думаю, что с помощью музыки она угадала, что на свете есть иная, более утонченная жизнь и даже более одухотворенная. Многое она понимала сердцем, а не умом. «Интеллигентность» значит образованность? Возможно. Пусть будет так. Погружение в безграничный мир музыки не требует понимания. Ее сердце вспыхнуло. И рядом с Олимпико она неожиданно даже для себя самой набралась храбрости и сказала:
— Я даже могу спеть эту песню. Ла-ла-ла-ла-ла-ла.
— У тебя совсем нет голоса. Ты поешь, будто тростник шелестит.
— Это, наверное, оттого, что я пою первый раз в жизни.
Она думала, что «lacrima» вместо «lagrima» было ошибкой диктора[10], ей никогда не приходило в голову, что в мире существуют другие языки и была уверена, что в Бразилии говорят по-бразильски.
Эта песня, кроме прогулок в порт по воскресеньям, была единственной радостью в ее жизни. Ухаживание продолжалось вяло. Он:
— Теперь, когда умерла моя крестная мать, ничто больше не связывает меня с Параибой.
— От чего она умерла?
— Ни от чего. От старости.
Он говорил о великих вещах, а она обращала внимание на вещи незначительные, такие же, как она сама. Так, она заметила ржавые, перекошенные, скрипучие и ободранные ворота, за которыми открывалась дорога к загородным, похожим на деревенские, домикам. Все это она увидела из окна автобуса. На доме под номером 106 висела табличка с названием района. Он назывался «Восход солнца». Хорошее название, оно вселяет надежду. Макабеа считала Олимпико очень умным. Он говорил о таких вещах, о которых она не имела ни малейшего представления. Однажды он сказал следующее:
