— Бабушка, а разве не
страшно умирать? — спросила я.
— Ну что ты, внученька!
— ответила она, гладя меня по голове. — Нам — православным христианам — бояться
нечего. Господь милостив... В рай отходим... в жизнь прекрасную и вечную...
чего же тут бояться... Одно меня только огорчает: остаетесь вы тут одни, мои
родненькие. Ничем я вам больше помочь не смогу... Даже пенсийку, и ту теперь
заберу с собой... Продержитесь?
Мама моя говорила:
— Не беспокойся ты, мам,
ничего с нами не случится... Пашка вот уже большая, скоро в первый класс
пойдет. К школе мы ее, слава Богу, собрали! Теперь легче будет, ведь я уже сама
работаю.
Потом бабуля долго с
мамой говорила, давала ей последние указания насчет домика, землицы, живности,
похорон... А потом меня к себе позвала. Взяла мою ладошку в свои казавшиеся уже
холодными руки и тихо, но строго сказала: «Прасковьюшка, пообещай мне, что всю
свою жизнь будешь жить по-Божески, по-христиански, не забудешь всего того, о
чем мы с тобой говорили, пели, мечтали...»
— Обещаю, бабушка! —
ответила я и заплакала. — Я тебя никогда не забуду... И маме всегда помогать
стану...
— Ничего-ничего,
внученька, ты не плачь, ты у меня умничка... А будет когда трудно, пожалуйся
мне или Параскевушке, мы услышим и обязательно поможем. А теперь ступай... Пора
мне уже... Боженька ждет. Надо хоть немножко подготовиться...
Пашка замолчала и,
похоже, тихо заплакала. Этот ее такой неожиданно жалостливый рассказ тронул и
меня. Я хотел что-то сказать, но не смог, считая, что сейчас лучше промолчать.
И еще я отчетливо понял, закрывая глаза, что такие вещи врагу не рассказывают.
Значит, девчонка мне доверяет? Да и не такая уж она и вредина, просто, наверно,
в мамку свою удалась — гордая и свободная... Да еще и верующая, а они ведь
странные какие-то... И живется-то ей, похоже, дома не очень-то уютно и
комфортно, не то, что мне, например... Мысли мои постепенно спутались,
усталость скрутила все тело, и я не заметил вовсе, как уснул. И мне
причудилось, будто я лежу не в тесной пещерке, а в золотом саркофаге, стоящем
посреди огромной пирамиды. Тут сумрак и тишина. Откуда-то сверху тускло
струится лазурная синева. На каменном полу россыпи драгоценных камней,
средневековое оружие в золотой оправе, сосуды с вином и благовониями, горки
заморских фруктов...
Я хочу встать, но не
могу — совсем нету сил. Откуда-то слышатся голоса родителей, друзей. Похоже,
они ищут меня. А я лежу в тесном саркофаге, все вижу, а подняться не могу, даже
пошевелиться нет никакой возможности. Интересно, что за надпись на моем
постаменте? Наверное, «Фараон Жоратон Толстый XIV».
