Приблизительно в это же время я впервые услышала слово malandro. Три вкрадчивых слога прозвучали в связи с тем самым Уинстоном Черчиллем из уст кого-то из моих белых бразильских друзей, представителей среднего класса. Слово сопровождалось сдавленным смешком, а когда я спросила, что оно означает, все удивленно закачали головами, словно сомневаясь, что сумеют объяснить иностранке такое сложное и тонкое социальное понятие.
— Но как это переводится на английский? — настаивала я.
— Не думаю, что перевод существует, — пожала плечами Карина. — Это исключительно латиноамериканское понятие.
С тех пор, топая по туристическим маршрутам Лапы, посещая уроки капоэйры и самбы, я на каждом шагу слышала это слово. Мои уши, казалось, не улавливали никаких других звуков, только эти: маландру, маландру, маландру. Певцы в Лапе слагали о них песни в ритме самбы, политики с негодованием отвергали обвинения в том, что таковыми являются, брошенные жены выкрикивали это слово из открытых окон в спину неверным мужьям.
В жизнелюбивой культуре Бразилии, ставящей наслаждения превыше всего, храбро бросающей вызов католической морали и тому неудобному качеству, что зовется верностью, то и дело всплывает, появляется фигура маландру, этакого потасканного антигероя бразильского фольклора. История, как правило, проста: бедный парень, вынужденный как-то выживать в условиях нищеты и дискриминации, становится ловким мошенником, потом влюбляется в невинную богатую девушку, но ее высокопоставленные родители стремятся разрушить этот союз. Он жулик, алкоголик и гуляка, но девчонка следует зову сердца (или, по крайней мере, зову гормонов), восстает против семьи и бежит с любимым в Лапу или другой столь же непристойный богемный район. Конечно же с ним куда интереснее, чем с прочими, скучно-благопристойными персонажами пьесы. Впрочем, само собой разумеется, что у него есть и другие женщины. И наверное, эта история не была бы бразильской, если бы сердцем маландру не завладевала вскоре бесстыдная и похотливая певичка кабаре в сексуальном платье.
За примерами из области искусства тоже далеко ходить не надо, бразильский сентиментализм их предоставляет немало. Игрок Гуляка в романе Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа», контрабандист Макс Заграница из пьесы Шику Буарке[37] «Опера маландру», искатель приключений Лелеу в фильме «Лисбела и преступник»[38] — все это портреты любимого сына Бразилии.
Но мое собственное, личное понимание того, кто же такой маландру, родилось позже, когда в один прекрасный пятничный вечер я осталась одна. Уинстон Черчилль был таков, вместе со своей бывшей, которая не только явно прожила дольше, чем я предполагала, но и начала с пугающей регулярностью появляться на сцене городских театров. Я даже прочитала рецензию, где ее хвалили за «блистательное и пылкое» выступление в роли «Бразильской Леди Макбет». Я все никак не могла поверить, что Уинстон Черчилль меня обманывал. У него были слишком голубые глаза, слишком безукоризненное тело, а восхитительная кожа слишком черной — он был слишком совершенен, чтобы оказаться лжецом. Видимо, проблема, втолковывал мне вечером на балконе правильный Густаво, заключалась в том, что я воспринимала все с позиций англосаксонской женщины.
