— Здорово ты спишь! — сказала она. — Я уже целый час сижу. Аж спина заболела. Ты лежи. Я тебя сейчас кормить буду. Меня мать прислала.
Марфенька встала и пошла к посудному шкафчику. На нем уже мерцала красным слюдяным глазком керосинка, грелась кастрюля с борщом. Марфенька подкрутила фитили, потрогала ладонью кастрюлю.
— Откуда у вас такая сноповязалка? — спросила она и, оттопырив губы, дунула в керосинку. — Ее еще Павел Буре изобрел.
Ванята усмехнулся.
— Павел Буре — капиталист. Часы выпускал. У деда Антония такие были. Как звери ходят!
— Много ты знаешь! — возразила Марфенька. — Ложки у вас где?
Марфенька разыскала ложку, налила в мисочку борща и понесла к Ванятиной кровати. Села рядом, с любопытством и сожалением смотрела, как ел Ванята, проливая борщ в миску.
— Ты от переживаний заболел? — спросила она.
— Нет. Это у меня так — от горла...
— А Пыхов Ким говорит — от переживаний. Мы про тебя сегодня говорили.
— Что говорили?
— Вообще... И про тебя, и про Сотника. Он всегда такой... Как сам захочет, так и делает. Ни с кем не считается. Если бы он сразу сказал про свеклу, мы бы сами все решили. Правда? Пыхов Ким сказал — убьет его.
— Врет он, Ким!
Марфенька поджала губы, склонила голову набок, будто решала какую-то сложную, заковыристую задачу.
— Конечно, врет, — согласилась она. — Ты подожди, я тебе сейчас чаю налью.
Марфенька подошла к шкафчику, налила чашку чая, вытащила блюдце с колотым сахаром.
— Пей, а то мне на ферму идти...
Она села на краешек стула, будто на шесток, смотрела как пьет Ванята горячий, круто заваренный чай.
— Ты чего вхолостую пьешь? — спросила она. — Ты с сахаром!
— Ну его. Не люблю...
Марфенька удивленно подняла брови. Помолчала, взяла с блюдечка кусочек сахара и, причмокивая, начала сосать.
Смотрела за окошко и, наверно, думала: какие странные и непонятные еще встречаются люди — фасонят или в самом деле не любят вкуснейшей в мире штуки, сахара...
Глава шестнадцатая
МАТРИАРХАТ
Седьмой день лежал Ванята в постели, глотал противную микстуру. Ребята валом валили к нему. Уйдет один, и снова скрипит дверь, шелестят свертки с подношениями. И кажется, совсем не друзья были, а вот поди ж ты!
Забрел как-то в полдень к нему и Ваня Сотник. Он заметно похудел, вытянулся и как будто бы повзрослел. Комбинезон Сотника был в темных, расплывшихся пятнах, насквозь пропах машинным маслом, землей и степным солнцем. Сотник протянул Ваняте темную и тоже замасленную руку и строго сказал:
