«Эх, ты! — сказал Гриша. — Даже постоять за себя не можешь! Я бы этого Сашку в порошок! Понял? »
«Тебе хорошо говорить! Я ж тут новый. Только приехал...»
«Ну и что? А если тебя в космос пошлют — на Венеру. Тогда как?»
«Полечу. Чего мне...»
«Полетишь?! Знаю я тебя, мочалу! Там знаешь как надо, на Венере? »
«Скажи, раз ты такой умный!»
«Там надо вот как... смотри как!»
Незримый Гриша Самохин вытянулся в струнку, вскинул ладонь к виску и сказал:
«Там надо вот так: «Привет, граждане Венеры! Я из СССР!» Понял?»
«Ну, понял...»
«Ничего ты не понял! Только туман напускаешь. Когда уж человеком сделаешься?»
«Сделаюсь. Я ж тебе сказал...»
«Ну, скорей делайся! А то ждать уже надоело...»
Друзья помолчали. Ванята собрался с мыслями и снова напомнил Грише:
«Ты, Гриша, все-таки посоветуй, что мне делать с этой историей? Ты ж друг. Я твой крючок всегда помнить буду!»
«А что делать! Я тебе сказал: плюнь и разотри».
«Не говорить, значит, матери про Сашкину болтовню?»
«Спрашиваешь! Молчи, и все. Мало что лопух этот придумает! Если хочешь, я сам все в нашем колхозе узнаю и напишу тебе. Ладно?»
Ванята не успел ответить верному и суровому другу, попросить, чтобы он поскорее написал письмо. Хлопнула дверь, и на пороге появилась мать. Сбросила белую косынку, поправила сбившиеся на лоб волосы и сказала:
— Здравствуй, Ванята. Я тебя сегодня еще не видела.
— Здравствуй, мам!
— Кормить станешь?
— Ага. Уже разогрел борщ.
Ванята смотрел на мать. Она ему нравилась. Впрочем, не только ему. В деревне ее называли красавицей. Ванята видел красавиц только в «Огоньке». Пышные дамы в строгих платьях, с блестящими сережками в ушах, особого впечатления на него не производили. Мать его была совсем иной. У нее смуглое продолговатое лицо, чуть-чуть вздернутый тонкий нос и черные непроглядные глаза. Если даже внимательно посмотреть в них, все равно не увидишь зрачков»
На плече у матери густая, золотистая, как вязка лука, коса. Над этой косой и вообще над всей головой бежало легкое, пышное пламя тонких курчавых волос»
Дед Антоний, с которым Ванята ездил на ферму, называл мать курносой. Мать сердилась, но Ванята догадывался — ей приятно. Кому не приятно, когда посторонние люди говорят вот так...
Мать прошлась по комнате и заметила на стене портрет отца. От ресниц ее пали на щеку густые синие тени. Тоненькие губы ее вздрогнули и поджались, будто увидела она что- то неприятное и обидное.
— Зачем это? — спросила она Ваняту. — Мы же в чужом доме...
