Деликатесная композиция на моей тарелке осталась нетронутой.
Моё настроение стало таким… подавленным, что ли… Антиквар еще не знал моего
ответа, но подозревая неладное, ни в коем случае не желал услышать моё «нет»
сейчас. Он смягчился и поспешил отправить меня домой «подумать». И мы к
обоюдной радости расстались.
Безработным я ходил всего три дня. Во второй половине
четвертого дня получил предложение работать в православном издательстве. Оклад
предложили так же весьма символичный – пятнадцать тысяч, только не долларов, а
рублей. Ну, здравствуй, привычная, до боли в сердце, родная нищета! Вручили мне
труды одного знаменитого преподобного и сказали: «Сделай из этого фолианта в
тысячу страниц компиляцию страниц на семьдесят». Сделал, сдал и получил первую
похвалу.
Потом все это повторялось много раз. Вроде бы все нормально,
только душа моя была не на месте. Книги выпускали, их продавали, но никакой
отдачи я не видел. То ли дело беллетристика: то скандалы, то суды, то премии с
грандами – всё какая-то бурная жизнь. А тут – кто читает, зачем и есть ли
польза – не понятно. Я отдавал себе отчет, что православный читатель далек от
страстного восприятия книг, его оценки тихи и спокойны, но не настолько же,
чтобы вообще никакой реакции. Узнал у коллег, которые занимались изданием художественных
книг. О, там наблюдалось нечто совсем другое: и жизнь, и слёзы, и любовь! Вот
тут я и ощутил, как мощно потянуло меня написать книгу самому.
Немалым толчком к тому послужила просьба Игоря. Как-то он
принес рукопись и сказал:
– Игумен из нашего храма попросил передать тебе эту книгу.
Попробуй определить, есть ли талант у этого автора. Как решишь, так и будет.
Автор или получит благословение или нет.
– Слушай, Игорь, не слишком ли большую ответственность вы на
меня возлагаете? Некоторые авторы после отказа опускаются в такой омут
отчаяния, где и до суицида недалеко.
– Ну видишь, Андрей, ты сам всё понимаешь. Так что будешь
осмотрительным и осторожным в оценках.
Остались мы с рукописью наедине. Занимался домашними делами,
гулял, ходил в магазин, и постоянно чувствовал, как рукопись зовёт к себе.
Наконец, время, отведенное правилами приличия на отлёжку рукописи, истекло. Я
взял распечатанные на принтере листы, скрепленные скоросшивателем, изучил
титул, оглавление, веером пролистал и опустил на колени. Мне стало понятно, что
это – сборник философских очерков, стихов и несколько рассказов.
Сначала взялся за стихи. Между третьим и четвертым
почувствовал, как нечто похожее на злорадство проникло в мою грудь: стихи
оказались грубосколоченными. Чуть не в каждой строфе имелись нарушения ритма.
Рифмы были или затасканными, или оказывались грубоватыми созвучиями. Если бы у
автора при этой неаккуратности имелся хотя бы смысл, который бы извинял
недочеты, перекрывал их, но и смысла там что-то не наблюдалось. В нескольких
местах упоминался Господь, Ангел, рай – но это только усугубляло вину за небрежность
автора.
