Все, что Павел видел
вокруг, возвращало ему ту Москву, которую он знал еще студентом Литинститута.
Ту, которой он дышал, как самой поэзией. Ту, в которой даже запах метро имел
мистическое значение столичного. Ту, куда слетались музы и пегасы, где
восходила и угасала слава великих имен. Ту, которая хранила в себе необоримый
дух русской старины и мужество 41-го года. Ту, где Павел умел безумно и
безоглядно любить... Неужели все это когда-то было?!
Когда громада высотки
МИДа заслонила собой полнеба, Павел повернул обратно - в посадские переулки.
«Выруливал» то на Большой Власьевский, то в Староконюшенный, то выходил на
Пречистенку, откуда были видны золотые купола храма Христа Спасителя. Дойдя до
театра Вахтангова, замер, внимая пешеходному гулу Арбата. Нигде уже не было
снега, и Словцов с удивлением осознавал, что еще несколько часов назад он
покинул настоящий «Сугробистан», где Россия казалась бесконечной и дремлющей.
Здесь же размах Москвы
сжимался до особого микрокосма одного района. Тщательно вылизанная брусчатка
только в трещинах и стыках хранила снег. Ретро-фонари - часовые по обеим
сторонам - не справлялись с имитацией древней европейской столицы. Не пахло здесь
Европой, дух был особый. И вспомнилось вдруг есенинское:
Я люблю этот город
вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть
одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах...
Вот только золотых
куполов на Арбате не осталось. Постарались богоборцы. И вспомнились вдруг свои
собственные стихи, ещё юношеские. Когда в одном из сибирских городов увидел
наклонившуюся, как ливанская башня, заброшенную колокольню...
С неба синего падает
звонница,
А монголо-татарская
конница
Не бывала здесь, как это
помнится,
Отчего же ты падаешь,
звонница?..
- Мужчина, не поможете?
Неожиданно прозвучал
вопрос, заданный худощавым типом лет тридцати пяти. Одет он был невзрачно:
старенькое пальтишко, на котором не хватало пуговиц, затёртые, застиранные,
замызганные джинсы, заправленные в стертые армейские берцы, на шее свалявшийся
шарф - как черта былой интеллигентности и некой творческой жилки, серый, давно
не стираный свитер. А вот лицо было гладко выбрито и серые глаза смотрели
вполне осмысленно. Павел почувствовал в их взгляде знакомую безысходность и
грусть, и полное равнодушие ко всему окружающему.
- Денег надо? -
догадался Павел.
- Рублей пятьдесят, -
подтвердил мужчина, - я вижу, вы человек добрый и не жадный. Я сразу вижу, уже
научился определять.
