- Думаешь, я бултыхаюсь
когда вздумается?
- Вовсе нет. Я прекрасно
отдаю себе отчет в том, что процесс делания денег выпивает из человека все до
последней капли, и азарт этот мало чем отличается от тупого сидения в казино.
Но человек делает деньги в расчете на то, что когда-нибудь ему хватит на все,
чтобы ничего не делать, или на то, что кто-то это будет делать за него, но для
него. Но это «когда-нибудь» никогда не наступает. А объясняется все просто,
библейскими словами: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не
возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».
Книга Бытия.
- Ты уже говорил мне о
бессмысленности накопления, - грустно улыбнулась Вера, - но пока у меня есть
деньги, мы можем хоть что-то... Ладно, - она сделала последний глоток кофе, -
если я сейчас погружусь с тобой в такое любомудрие, то потеряю время, которое,
как ты знаешь, тоже деньги. Вот тебе мобильный, у меня второй. А это карточка,
вокруг полно банкоматов, нужны деньги - сунешь ее в банкомат. Код - четыре
семерки, специально для тебя, рассеянного, такой не забудешь.
- Не забуду.
- Там тысяч триста.
- Сколько? - изумился
Павел. - Куда столько?
- Это Москва, она
питается деньгами. Не переживай, я такие карты всем своим командированным даю.
Разница лишь в сумме и в том, что тебе не придется делать авансовый отчет.
Наслаждайся старой Москвой. Созвонимся.
- Только, умоляю, не
вези меня к Хромову. Если он еще раз попытается мне доказать, что он мужского
рода, а я какого-то другого, я вызову его на дуэль. На охотничьих ружьях! Будем
стреляться шрапнелью, чтоб мясо в клочья!
4
День выдался солнечный.
Утренняя хмарь была сначала проткнута копьями солнечных лучей, затем
развеялась, уступив место голубому, но немного мутноватому небу с прожилками
облаков, словно в него подмешали сухого молока. Выйдя на улицу, Павел полностью
отдал себя созерцанию. Он подолгу стоял у старых зданий, не столько любуясь,
сколько пытаясь почувствовать сквознячки истории из их окон, парадных и дворов.
Сначала он ринулся в тонкую вязь древних посадских переулков и удивлялся их
безлюдью и тишине. Только бабульки на скамейках неспешными разговорами нарушали
ее да редкие автомобили.
Словцов немного постоял
у церкви Афанасия и Кирилла, что на Сивцевом Вражке, полюбовался классической
геометрией ее форм, но войти почему-то не решился. Двинулся дальше. На одном из
старых домов заметил мемориальную доску: «В этом доме в конце 1911 - начале
1912 жила русская поэтесса Марина Цветаева». Постоял, раздумывая об ее судьбе,
и пришел к безрадостному выводу, что и поэтессам на этом свете живется не
сладко. Уж, во всяком случае, не слаще, чем поэтам. И действует этот неумолимый
закон на всех самых талантливых. Причем с такой обязательной закономерностью,
что даже обласканные властью и не обделенные наградами, но часто бездарные,
хотят чем-нибудь походить на истинных страдальцев, придумывают себе мнимые гонения,
диссидентство и всякую неустроенность, дабы обрести, пусть и фальшивый, ореол
мученичества.
