– - Пес, пес страмной, что он делает-то? -- ахнула Прасковья и чуть не присела на месте. -- Дома парнишка умирает, а он с некрутами ватажится. Да что же это такое, батюшки мои!
Неподалеку от двора Стрекачевых песня была кончена. Гармоника, трензель и бубен замолчали. Песельники стали откашливаться и отплевываться. Один из них, возвышая голос, крикнул:
– - У попа восемь коров, у дьякона девята, закуривай, ребята!
Один парень вынул из кармана бумагу и стал делать большого "гусара".
Матвей немного отделился от них, остановился и, подняв над головой шапку, проговорил:
– - Ну, други, вам счастливый путь, а нам оставаться тут; вон моя казарма, а вон и мой дядька стоит, унтер-офицер Прасковей… Видите?
Он показал на свою хату и на свою жену и засмеялся. Рекруты один за другим стали его за что-то благодарить и пожимать за руку. Простившись с ним, они торопливо побегли догонять уехавшие вперед подводы.
Прасковьи не было уже у двора. Она ушла в избу. Когда Матвей отворил в избу дверь, то заметил, что баба сидит на передней лавке, как-то вся опустившаяся. Она встретила его таким взглядом, от которого, несмотря на бывший в его голове хмель и еще не выдохшееся веселье, в сердце его что-то кольнуло. Но он не обратил на это внимания, а остановился посреди избы, заправив руки опять за кушак, и запел:
– - Приле-е-тел соло-о-вушка-а… На-а свою сторону-у-шку-у…
Прасковья, как на пружине, подскочила с места и с страшно исказившимся от испуга и гнева лицом бросилась к мужу.
– - Пес! Васька умирает!.. Чего ты распустил пропасть-то?
В голосе ее было столько тоски и отчаяния, что Матвея это даже ошарашило, и он прикусил язык. Он вытаращил свои небольшие, похожие на оловянные, глазки и сдвинул брови.
– - Что ты говоришь? -- почти не раскрывая глаз, промолвил он.
– - Васька умирает! Гуляка ты беспутный, совести-то у тебя нет.
И она вдруг горько-горько прерывисто зарыдала. Рыдания ее были глухие, но видимо исходили из самой глубины души. Матвей оторопел и с глупым выражением лица снял шапку, положил ее на стол и сам уселся на конце стола. Он молча пристально с минуту глядел на жену, потом отвел глаза от нее и обвел ими всю избу. Потом он поднялся с места, пошатываясь подошел к приступке, держась за грядку, вступил на нее и взглянул на печку. Васька лежал навзничь с разметавшимися ручонками и запекшимися губами и тяжело, прерывисто дышал. Когда Матвей вгляделся в его лицо, то он почти не узнал его: до того оно изменилось. Обыкновенно пухлое, рыхлое, как это бывает у большинства недоедающих ребятишек, оно теперь страшно осунулось. Маленький нос его сделался большим, глаза ввалились в ямы, шея казалась такой тонкой-тонкой и ручонки необыкновенно быстро похудевшими. Матвей с минуту поглядел на него, потом спустился на пол и порывисто начал раздеваться. Вдруг он заплакал мужицкими пьяными слезами и забормотал странным, точно чужим голосом:
