Доктор сорвался. Руки его дрожали. За окном шли бледные шеренги полей в бледных плащах.
Товарищ Борис спросил с любопытством:
– Итак, вы не верите в революцию в Европе?
– Не верю. Ну, а вы-то, вы разве верите? Скажите, – глухо прокричал доктор.
Товарищ Борис улыбается:
– Даже не верим, а знаем. Придет она, придет.
– Чорт вас знает, – заговорил доктор спокойнее, – или вы упрямы, как быки, или безнадежно ослепли. Да ведь вы же не понимаете своей собственной русской революции! Не понимаете! – снова заревел доктор. – Вы воззвали к пролетариям всех стран, а пришел мужик, темный, лохматый, дикий. Пришел мамонт в лаптях. А у мамонта – хлеб. Понимаете, что такое хлеб?! Хлеб – страшная сила! Хлеб – страшнейшая на земле!! Больше царя, бога, утопий ваших. Мужик потому и мамонт, что хлеб у него в руках. А вы, безумцы, еще сознание в нем этой силы пробуждаете, сознание того, что у него хлеб в руках.
– Разве это плохо? – наивно спрашивает товарищ Борис.
– Перестаньте. Все вы такие. Но я не верю вам. Вы храбры, а я не верю. Не надо было мужику давать сознания. Довольно было с него одного хлеба без сознания.
Доктор повалился на диван и ткнулся лицом в спинку. Глаза доктора раскрыты. Прямо перед глазами – разодранная плюшевая обивка. "Весь мир насилья мы разрушим" – приходит в голову доктора. Не поворачивая этой головы, доктор вслух бормочет:
– А новый, новый кто строить будет?
Товарищ же Борис смотрит в плешивеющий затылок доктора, смотрит с силой, упорно, настойчиво, долго.
И когда доктор поднимает голову, товарищ Борис говорит с вызовом, чеканя:
– Товарищ доктор, вы плохой марксист: в организованном государстве всегда окажутся социальные силы, могущие уравновесить вашу метафизическую силу хлеба.
На повернутой докторской голове глаза делаются бессмысленными. Вдруг доктор вскакивает, как ужаленный.
– Хлеб – метафизика, – кричит он пронзительно, почти с ужасом. – Хлеб! Эх… что вы морочите меня марксистскими прописями, – продолжал он спокойнее. – Правда, существует на земле сила, способная уравновесить страшную силу хлеба. Но вы сами отвергли ее: это сила дохлого русского попа… Не смейтесь, не смейтесь! Смеется тот, кто смеется последним. Вспомнили бы лучше огромную темную царскую Россию. Что разве царя, министров, жандармов, исправников, всю эту погань можно представить без дохлого мужицкого попика? Конечно, нет! Утонули бы они в темном мужицком море. Ибо страшная сила у него в руках: сила хлеба насущного. А вы отвергли… да-с!
