— Никак нет, о товарищеском разговоре, который пострашнее любого суда, речь веду. У нас у всех глаза есть. Стопроцентные. Если от вас какой сачок еще и скроется, то от всех нас — ни в жизнь!.. И мы сами спросим с него, как, что и почему. Потому как понимаем, какая великая честь нам оказана.
— Позвольте полюбопытствовать: а какая в вашей системе роль отводится мне, как командиру бронекатера?
Нет, Максим не сердился, не обижался; он был по-настоящему заинтересован, во всем этом видел рождение коллектива дружного, может быть, и очень боеспособного.
— Главным прошибалой и доставалой вы будете, — без промедления выпалил Одуванчик.
— Матрос Семенушкин! — чуть повысил голос мичман.
И тот вскочил, замер по стойке «смирно».
— Извиняюсь, конечно, товарищ лейтенант, слова этого звонаря в том смысле понимать надобно, что сами мы, как бы ни старались, многого не осилим. Взять, к примеру, все те же крупнокалиберные пулеметы, что занозой сидят в сердце Семенушкина. Есть среди нас специалист по сварке. Он, что надо, срежет, вырежет, приварит. А вот турель и пулеметы мы добыть не способны… Садись, матрос Семенушкин… В данном вопросе, можно сказать, вся надежда на вас. Знаем, ничто само в руки не лезет. Часы и денечки в прорву канут, к примеру, пока турель и пулеметы найдете и выпросите… В данном разрезе этого балаболку понимать просим. А насчет дисциплины и прочего — он сущую правду сказал.
Максим думал не долго. Ему и самому уже приходило в голову, что хорошо бы заняться только боевой подготовкой личного состава и вопросами снабжения самого катера и его команды всем необходимым. Единственное, до чего в спешке сам не додумался, — ответственность за дисциплину и текущие ремонтные работы возложить на мичмана Мехоношина и командиров отделений. И молчал он сейчас для порядка: пусть матросы поймут и запомнят, что их командир, основательно не подумав, ни одного решения не принимает. Как считал Максим, это должно было способствовать росту, укреплению его авторитета.
Наконец он сказал, вставая из-за стола:
— Что ж, быть по сему.
Остаток дня провели за приборкой внутренних помещений катера и окалывали лед вокруг его кормы. Измотались с голодухи и непривычки — еле до кубрика доплелись, почти упали на рундуки. Тут — в самый неподходящий момент! — вахтенный и доложил, что к бронекатеру приближается какое-то морское начальство.
Вздохнув, Максим вновь надел шинель и по трапу поднялся на палубу катера. Уходя, он ничего не сказал, даже не взглянул в сторону матросов: твердо знал, что они не подведут, что начальство застанет их в соответствующем виде.
