Дядюшка Тоомас теперь уже точно знал, что его сын не так виноват, как чудилось в те дни. Может быть, и его, Тоомаса, вина есть в том, что сын сбился с правильного пути: все еще считал его мальчишкой, ну и почти не вел с ним серьезных разговоров, не поделился тем, что знал о бошах, их коварстве, жадности и жестокости, о извечных страданиях маленького эстонского народа. Вот враги и вскружили парню голову разговорами о самостоятельной Эстонии. Великая Германия, самостоятельная Эстония… Единение, единение и еще раз железное единение всего народа… Это старая, затасканная, но красивая приманка, которую быстро и охотно заглатывает зеленая молодежь!
С другой стороны… С другой стороны, он, Тоомас, которого в поселке все уважают за незыблемость слова, сейчас должен спятиться, изменить свое решение?!
И тут зазубренной иглой и в самое сердце ударила догадка: выходит, ему собственная репутация дороже сына, дороже его судьбы?
Она, эта, догадка, была столь неожиданна, что дядюшка Тоомас даже замедлил шаг, почти остановился. Но он быстро справился с волнением, догнал Максима и до самой полянки, где почти бездымно резвился небольшой костер, не отставал от него, упрямо глядя только себе под ноги.
Дядюшка Тоомас приготовился увидеть сына связанным, может быть, и в синяках. Но тот спокойно сидел у костра, сжав руками колени. Увидев отца, он поспешно встал, было рванулся к нему и тут же погасил свой порыв, безвольно опустил руки.
Отец прошел мимо, даже не взглянув на него. За руку поздоровался с незнакомыми ему людьми и какое-то время осматривался, выбирая место у костра. Наконец сел там, где недавно сидел он, Андреас!
Это было молчаливое примирение с сыном. И Андреас взглянул на Бориса, которого почему-то считал старшим здесь. Тот ободряюще подмигнул. Тогда Андреас, в душе боясь, что вот сейчас, сию минуту и при этих таких душевных людях отец встанет и перейдет на другую сторону костра, осторожно присел рядом с ним.
Отец будто не заметил этого, он по-прежнему набивал табаком свою трубку. Андреас голыми пальцами достал из костра горящую ветку, склонил ее над трубкой отца.
Когда, вдоволь насипевшись, трубка стала окутываться клубами едкого дыма, Борис начал разговор, ради которого дядюшку Тоомаса и пригласили сюда:
— Дядюшка Тоомас, я не знаю и не буду специально узнавать вашу фамилию. Прошу и вас довольствоваться лишь тем, что меня зовут товарищем Борисом. Договорились?
Клубом дыма ответила трубка.
