— Мы пойдем, Максим?
— Пойдете? Куда пойдете? — недоуменно спросил Максим, потом вспомнил все и непререкаемо заявил в оглушительной тишине: — Никуда вы не пойдете. Братва, или мы уже не моряки?
Мгновенно, преодолев сопротивление стеснительности, добрые матросские руки с Риты и Галкина сняли шинели, услужливо приняли шапки. А еще немного погодя на обеденном столе появились хлебные пайки, щедро сложенные кучкой, три банки рыбных консервов и фляжка спирта, которую мичман Мехоношин берег на всякий тяжелый случай, а сегодня с общего молчаливого согласия положил рядом с хлебом.
Дружно выпили за скорую победу. Не успели закусить — ожил телефон. Максим взял трубку, весело назвал себя.
— Малых, чему радуетесь? Ишь, гогочете так, что здесь, в штабе батальона, слышно. Или уже знаете? От кого? — высыпал вопросы комиссар бригады.
— Так ведь у нас разведка не спит, а работает, — отшутился Максим.
— Ну-ну… А спиртом не увлекайтесь. Я и сейчас чую, как от тебя разит, — добродушно проворчал комиссар бригады, хохотнул и положил трубку.
Этот короткий разговор Максим пересказал так:
— Командование поздравляет с началом наступления под Москвой и напоминает, что враг еще силен, что мы в любую минуту должны быть готовы к его атаке или еще чему.
И снова вспыхнули горячие споры о том, когда закончится война, когда будет сокрушена блокада Ленинграда. Самые различные сроки назывались, но в одном все сходились: это наступление, начатое под Москвой, не захлебнется, как то, под Ельней, теперь Красная Армия ходом до Берлина попрет.
Максим не был согласен с товарищами. Он знал, что велика военная мощь фашистской Германии, на которую сейчас промышленность почти всей Западной Европы днем и ночью работает. Но мыслей своих не высказал: в такой день нельзя товарищам портить настроение.
В самый разгар общего спора Максима за рукав кителя и дернул солдат Галкин, прошептал просительно:
— Товарищ лейтенант, мне поговорить бы с вами надо…
— Что ж, валяй, поговори.
— Так, чтобы только вы и я.
Максим удивленно глянул на этого мальчишку, который, казалось, уже оробел от собственной смелости, и глазами показал ему на дверь землянки.
День еще только нащупывал дорогу в эти края, нащупывал так робко, словно вообще ни разу не бывал здесь; лишь чуть посветлевшее небо указывало на его приближение.
Оказались они одни — Галкин, похоже, и вовсе сник. Чтобы подбодрить его, Максим сказал вполне доброжелательно:
— Выкладывай, что припас для меня.
