— Запомните на всю свою дальнейшую жизнь: для сдачи экзамена еще успешнее курсанту, как и студенту, всегда не хватает только одного дня.
И кивком отпустил их. Они ушли, конечно, не проронив в ответ и слова. Зато как раскричались в кубриках! Не тогда ли и было пущено кем-то: «Начальство для того и выдумано, чтобы курсант за все годы учебы ни разу свободно не вздохнул»?
Между прочим, тот экзамен они сдали, как обычно, успешно. Почему? Ведь времени на подготовку к нему оставалось, действительно, всего ничего? Видимо, в каждом человеке есть какие-то скрытые даже от него резервы, которые помимо его воли и бросаются в бой в самый критический момент. Это так же верно, как и то, что у каждого матроса за время его службы на корабле наверняка были и тяжелые, неприятные минуты, когда он, как говорится, был готов завопить в полный голос: «Мама!» Почему же сейчас вспоминается только хорошее? Почему сейчас даже о самом трудном моменте из прошлой жизни вспоминается прежде всего с юморком?
На эти вопросы Максим не успел найти ответов, ход его мыслей прервал звонкий голос Одуванчика:
— Братва, а что, если мы сейчас накатаем письмище? Самому товарищу Сталину? Так и так, мод, товарищ Сталин, мы, моряки-балтийцы, оказавшиеся на сухопутье, просим вернуть нас на родные корабли?
Его предложение встретили долгим молчанием раздумья. Потом мичман Мехоношин осуждающе заметил:
— Понимаешь, мне тон твоего письма не нравится. Будто на законном основании ты с сухопутного фронта дезертировать вознамерился.
— Ты что, очумел? — обиделся Одуванчик.
Мичман не успел ответить: теперь реплики — краткие и пространные, спокойные, дружеские и злые, ядовитые — посыпались отовсюду. Разные по тону были они, но суть всех сводилась к одному: матроса ничем не напугаешь, он, если Родине надо, через что угодно прорвется! А отсюда и писать то письмо надо примерно так:
«Мы, моряки, сейчас воюем на сухопутье, сейчас мы грудью своей защищаем Ленинград. Мы и впредь будем насмерть стоять на тех рубежах, какие нам укажут командиры.
Но все равно просим учесть наше желание: когда можно будет, дать нам возможность воевать на кораблях».
Сочиняли это письмо коллективно, ожесточенно споря из-за каждого слова, и лишь потом спросили у лейтенанта:
— Ну как, подходяще?
— Толково написано, — искренне ответил тот. — Только нужно ли сразу в Москву обращаться? Может быть, лучше по команде пойти?
— Если с командира роты начнем, то лишь к морковкину заговенью своего добьемся, — негодующе фыркнул Одуванчик.
