— К батюшке, — говорю, —
идти надо. Исповедоваться тебе надо.
— И пройдет? — с
сомнением спросил он.
— То мне неведомо, мил
человек, — говорю. — Это духовное дело, это один Бог знает. А разрешить тебя от
этого греха только священник может. Одно знаю точно: свой рубль положи вот,
сейчас, в щелочку копилки, где написано «На ремонт храма».
— Да нет у меня ни
копейки!
— Я тебе в долг дам.
Записочку отдай и на панихиде постой.
— Не, не пойду, — сказал
он. — На тебе записочку. И рубль сам положи, я тебе отдам потом.
И будто сдуло его. Не
пустил лукашка.
Но на следующее утро
пришел. Точнее, почти приполз. Страшно смотреть на него было. Ну, а батюшка
Варлаам уж поджидал его, я ему рассказал всё.
Батюшка и говорит ему:
— Сначала в храм зайди,
к Распятию приложись, к иконе Всех Святых — там и мученик Виктор есть, плачет
он сейчас, на тебя глядя. Потом дрова будешь колоть, рубль отрабатывать, а уж
потом — на исповедь, грехи сдавать, небось их у тебя и без пивных поминок
хватает...
Когда он пришел на
следующий день, первые его слова были:
— Не отпускает.
— А ты не ропщи, —
отвечал ему батюшка, — а принимай посещение Божие как милость, да радуйся. Не
каждый такого вразумления удостаивается. Не дает Господь тяжести, которой мы
понести не можем. Первый раз в жизни лоб перекрестил, только каяться начал и
думаешь, всё тебе сразу?! Терпи, кайся и молись.
— Когда помру, пивом не
поминайте!
— Это я тебе обещаю, —
улыбаясь, сказал батюшка.
Сильно мучился
новообращенный раб Божий Виктор, как раз до Троицкой родительской субботы.
— Неужто сорок дней не
спал? — воскликнула Клара Карловна.
— Да нет, конечно,
ослабло вразумление. Милостив Господь. Что уж дальше его во сне навещало,
неведомо мне, но что «ждал» он до Троицы, как и обещано ему было — это точно.
Дождался. Ныне он монах,
в монастыре дальнем о всех нас молится. Вот как бывает...
Мы еще и малой части не
просмотрели диковинок нашего Красного угла. Вот два свечных огарочка: один,
видите, с руку толщиной, а другой тоненький. Толстый огарок от большой свечки,
чуть ли не метровой длины, она сутки должна гореть, а прогорела за три минуты.
— Как?! — все разом
воскликнули. И очень недоверчиво воскликнули.
— А так, — спокойно ответил
Игнатий Пудович. — Свечка — ведь это что? Это как бы образ души нашей,
молитвенным пламенем к Богу горящей. Ну, вот, а молились мы тогда, человек
двадцать нас было, иконе Государя нашего, мученика, Николая II. Иконе особой, которая
миро источать начала — это жидкость драгоценная, благоухающая. Вот
фотографическая копия с той иконы рядом с «Неупиваемой Чашей». Каждый о своем
молился, и одновременно все слушали молитву новомученику страстотерпцу Николаю,
которую отец Варлаам вслух читал. Она как раз три минуты и читается. И, видать,
от иконы Государевой мироточащей на каждого из нас вдохновенный молитвенный
порыв снизошел. Редко это бывает, обычно мы бубним молитвы, воздух сотрясаем, а
душа наша холодна и от суеты мирской никак освободиться не может. А тут вдруг
вижу: как вспыхнет свеча, пламя чуть не до потолка, и кажется мне, будто живой
передо мной Государь стоит и внемлет молению моему! Никого и ничего в тот
момент не было для меня, кроме его лика. Видать, и для каждого из собравшихся —
тоже. Во-от... А эта тоненькая свечка год горела и не сгорела.
