«Ляксан Василич» — так
его звали все, от последнего солдатика до Императора, и меж собой, и в
обращении к нему. Никто и не вспоминал, в каком он нынче звании. Проживи еще
лет 15, так Наполеона бы уже под Смоленском разбил. Эх, сейчас бы хоть малую
толику тени его сюда, под Москву. Да еще бы этих, Богородских, тех... ну хоть
батальон, танков в глаза не видавших, их бы и танки испугались. В энциклопедии
Суворов значится как царский сатрап, великодержавный шовинист, приспешник
крепостничества и вообще — враг народа. За что-то хорошее, сказанное в его
адрес, можно и срок получить.
Что-то изменилось в
выражении бородатого лица за стеклом. Трепет наводящую нездешность обволокла
удивленная укоризна: пожалуй, так бы он смотрел тогда на восьмилетнего Coco,
себя зовущего Кобой, если бы кто сказал ему, что через пятьдесят лет подпись
этого выросшего мальчика будет стоять под его смертным приговором. Больше, чем
удивленной укоризны, это лицо не могло выражать. Пожалуй, с таким лицом и пулю
принимал.
Таяло лицо в снежном
кружении, и очень отчего-то не хотелось, чтобы оно растаяло совсем. «К своим
уходит...» И едва не крикнулось: «Не уходи!» Чувствовал сейчас, что тот, по его
росчерку пулю в лоб получивший, из тех, в день которых он получил разгром 22
июня. Он им пулю в лоб, а они... Да, они уже решили... Отходящие остатки
разгромленного первого эшелона и уже дошедшие (и тоже, увы, теперь остатки)
второго, невзирая ни на какие котлы, не бежали теперь, не сдавались, но —
дрались! Мыть сапоги в Гибралтарском проливе Сережке из Хомотова — нет! Но
когда Москва за спиной Сережки — мы стеной за его спиной. Этот рубеж, где
встало наше войско Всех святых, в Российской земле просиявших, — не перейдет
никто, потому что над нами Покров Хозяйки нашей, Которой мы есть рабы, да не
постыдимся.
Заныло вдруг в было
успокоенном сердце — «рубеж», калеными иголками это жесткое слово овеществилось
прямо во всем его существе. Сколько их было, рубежей, в его жизни, и все какие-то...
всё — борьба за власть, чтоб ей! Сбылась мечта идиота!.. А тут сейчас перед ним
какой-то особый рубеж. Всегда думал, что решение обо всем и вся принимает
только он. И вот решение принято не им, без него и за него, и принято теми,
против кого он воевал. И сейчас они ждут от него решения. И в довесок калено-иголочного
соприкосновения с его сердцем: ощущение полной беспомощности перед
всемогуществом принявших решение.
Легла на стол сводка,
которую давно ждал, которая раньше и придти не могла, сводка с уже чужой
территории. Уже месяц скоро, как танки Гудериана миновали Киев. И через неделю,
как они его миновали, в киевской области открыто к действию 323 храма, до
прохождения танков задействованных под склады чистого (дерево-бревно, а также
всяческая готовая продукция) и нечистого (навоз и всякая ядовитость), клубы и
планетарии, МТСы и ремесленные училища, ну и, конечно же, тюрьмы. Поднял
телефонную трубку:
