— «Кресту Твоему...» —
запел полковник и допел до конца.
— Она! — Зло у
злоулыбчивости слегка подтаяло. — Ишь как тебя по-нашему научили. И без
акцента.
— Научили хорошо, вишь,
за двадцать лет жизни в Германии даже акцент не появился. Русский я.
— Ишь, русский, — теперь
из губастой злоулыбчивости улыбчивость совсем исчезла, а злость окаменела,
обладатель ее поднялся. — Русский он... Ты — русский в форме немецкого
полковника!
— Хм, — полковник
усмехнулся. — А ты, вижу, русский, одетый в форму убийц русских, в форму
разорителей храмов. Чекист?
— Ага, — вновь
злоулыбчивость запечатлелась в полной форме. — Весельчак меня зовут, зовут меня
так, гы, и ты так зови, пока не грохну я тебя, уж извини, лопатой, шуметь
нельзя.
— Время на молитву дай.
— Ишь... Эмигрант, что
ли?
— Эмигрант. От вас до
последнего отстреливался, до последнего парохода... Да не от тебя, ты тогда
даже не под стол, под табуретку пешком ходил... А вот воевать шел против тебя,
за тех русских, которых ты еще недобил! И чтоб храмы перестали быть тюрьмами, а
снова храмами стали! Шел, да весь вышел. Здесь хотел форму снять, штатское одеть
и на Москву! Только не на танке с пушкой, а пешком с иконой, вон в сумке. Там,
у Химок, в Куркино храм есть Ее имени, вот туда икону. Она оттуда.
— Есть, — злоулыбчивость
исчезла полностью, из губастости выскочило «эх», в глазах стояло изумление, —
там тюрьма...
— Тюрьму закрою, храм
открою.
— А как?
— А так, без войны,
видать, никак. Она сама все решит.
— Это как же?
— Да уж, — Ртищев пожал
плечами, — Тамерлана прогнала, а уж такую шушеру, как вы!..
— Мы не шушера!..
— Вы — шушера!!! Только
мы — хуже, ибо позволили вам шушерить, предав законного царя!
— Николашку, что ль?
— Николая Второго Александровича!
И сила ваша шушерская состоит из нашего предательства! И я в нем каюсь, а
значит, ваша шушеристость против меня бессильна!
Весельчак гмыкнул, в
злоулыбчивость добавилась задумчивость.
— А сумка где?
— В мотоцикле, там и
одежда с едой.
— Я полтора суток не ел.
— Угощаю.
— А мы без спроса, гы.
— Изойдешь поносом, гы.
А ты что, хотел мою форму, что ль, надеть?
— Ага. По вашей
территории в ней сподручней.
— До передовой
километров 25, нарвался бы, а из тебя полковник, как из меня лейтенант-чекист,
а по-немецки, небось, только «хенде хох» знаешь?
— Да мне уже
«хендехохами», удрал, свист пуль до сих пор в ушах стоит.
— Однако до сих пор в
своей форме шел, уважаю, на такую форму оккупированное вами население оч-чень
негативно реагирует.
