— Даже не верится, на
них глядя, что они так пошло толпами сдавались.
— Так, экселенс, в
самолет, который тебя расстреливает, стрелять нельзя, потому как за это тебя
родные чекисты расстреляют, а со столба по радио Левитан вещает как рядовой
Рядкин топором взвод танков изрубил, ур-ря... Ну и куды крестьянину
податься?!..
— Однако, Федор, не вижу
энтузиазма?
— Энтузиазм есть,
экселенс, сил нет. И то, что вижу сейчас, — перевариваю.
— М-да... А у меня
несварение от того, что вижу сейчас. В отпуск поеду, с собой прихвачу ваш KB
бронебойный (да — ваш! Не перебивай по пустякам) под его ствол Гетинген
поставлю и дам срок профессорам — до утра. Чтоб к утру про выверт у гало в виде
креста представили полное разъяснение сего выверта. Иначе... Что будет с
Гетингеном, если в него полный боекомплект бронебойного KB всадить? А?
— Так, экселенс, —
ошметки. Ну, а вам — трибунал!
— А если к утру
представят?
— Да нет, не представят,
однозначно — трибунал. Пожалейте нас сирых и меня в первую очередь. Такого
начальника лишимся.
И тут оба расхохотались.
— Не надо ничего
представлять, Эрик, любуйся, пока видим, уже слепить начал, — Ртищев
перекрестился.
— Федор, а если мне?
— Вперед Эрик, да не оглядывайся
ты. Ему очень не нравится, когда оглядываются назад.
Через три года Эрик Гепнер
будет приговорен к расстрелу за участие в покушении на Гитлера. И заявит только
одну просьбу перед уже поднятыми стволами: перекреститься, как научил Ртищев, и
пропеть «Кресту Твоему...», как учили его взятые Ртищевым пленные. Но это
далеко потом. Сейчас уже не было видно солнца и гало вокруг него, виден один
крест во вселенной, которой он хранитель, и слышно только могучее хоровое:
«Кресту Твоему покланяемся Владыко, и святое воскресение Твое — славим!»
Полковник Ртищев и отец
Владимир сидели в бывшем карцере бывшей пересыльной тюрьмы, ныне Владимирском
соборе, и пили чай.
Только что закончили
обсуждение об обратной перелицовке.
— Может, все-таки
оставишь тут икону свою, а, Феденька?
— Нет, батюшка, место
этой иконы там. Да еще и с тебя возьму. Штук десять крестиков от Патриарха
Тихона. Надо же, еще и остались!.. Аж страх меня такой пронзал, когда увидел,
что остались... До сих пор колотит...
— Так что ж страшного? Радость
одна. Ну, сам посуди, ну мог Господь допустить, чтоб кому-нибудь не досталось?
— Эх! — только и сказал
Ртищев. Еще и головой качнул. — Ну, а теперь благословляй в дорогу, трогаемся
мы. На Москву. Считай, что приглашен ты на освящение того храма, куда икону
везу. Батюшка б был жив. Почему-то в Берлине не дали добро, чтобы наших с
твоими крестами вооружить и с собой взять.
