– Алешенька, человек
Божий, да как же это? – прошептал Алеша, – а ведь я просил тебя...
И тут-то, что было в
ванной ожило. И снующие тети увидели ванну. И началась беготня с визгом и
воплями. Аж на стену лезли тети, спасаясь от своих не рожденных, выхода из
холодильной камеры не было, дверь в которую вошел Алеша оказалась заперта. И
только одна из всего сонмища вопящих теть перестала вдруг вопить. Она встала на
колени и с плачем прижала к себе своего не рожденного. И плач у нее был сейчас
не такой, как у окружающих, вопящих и на стену лезущих.
– Дитятко мое, – шептала
она страшным шепотом, – прости меня... ручки-проволочки,
ноженьки-карандашики...
И изломанный уродец,
стоящий перед ней, перестал быть таким, розовенькое мягкое тельце улыбающегося
мальчика теперь прижимала она к себе.
Только одна она.
Сгинули, пропали орущие
тети, одна ванна осталась. И тут вырвался-таки крик из Алешиных легких:
– Ма-ма-а!..
Он закрылся Мишкой от
все-таки невыносимого зрелища и помчался назад по лестницам и коридорам. Отброшенный
Мишка гулко шлепнулся об кафельный пол и сказал свое бодрое „р-га“. Очутившись
на улице, Алеша резко оборвал крик и остекленело уставился в одну точку перед
собой. Дождь кончился, но небо над головой было все тем же серым, грозя скорым
продолжением дождя. Алеша очнулся от оцепенения и прямо перед собой увидал
коляску, а в коляске пухленького, розовенького младенчика. Алеша подошел к
коляске, взялся за нее руками и приблизил свое лицо к младенчику.
– Ты что, малыш? –
спросила его мама младенчика и улыбнулась. – Ты сам недавно таким был. И где ж
ты так вывозился?
Алеша ничего не отвечал,
он, не отрываясь, смотрел на младенчика. И наконец сказал:
– А моего братика убили.
– Как?! Что ты говоришь
такое?!
– Уби-и-ли. Мама и дядя
в халате, здесь в больнице.
Мама малыша все сразу
поняла и лицо ее стало иронично-задумчивым. Она сказала: „М-да“, и вздохнула. И
что означал ее вздох, она и сама бы себе, пожалуй, не объяснила. Очень
многоликим оказался вздох: тут и жалость, и сожаление отвлеченное, и „се ля ви“,
и усмешка и горечь и все это обволакивалось вызывающим и зевающим безразличием,
мол, все это пустяки.
Алеша перевел глаза на
маму младенчика и тем же чувством, что давало ему слух услышать зов убитого
братика, понял всю су-щ-ность многоликого вздоха. И показалось-оказалось, что
этим же вздохом-дыханием звучит вообще все вокруг: и шелест деревьев, и шум
ветра, и все-все, чем переполнен этот мир, дышит вот эдак, говоря, что, мол,
все это пустяки. Алеша вгляделся в маму младенчика и увидал смотрящее на себя
лицо его мамы. Оно вызвало в нем сейчас один парализующий страх и ничего
больше.
