— Называй, как хочешь, — говорит она.
— Ты что, не читала новостей? Ты знаешь, что парень в Огайо — один из нас, ты должна это понимать! Может быть, он наш единственный шанс!
— Единственный шанс на что? — спрашивает она.
— На жизнь.
— А мы что, не живем?
— Проводить дни, притворяясь, что мы не пришельцы, это не жизнь, — говорю я.
Она качает головой.
— Оставь это, Марина, — произносит она и уходит. Мне приходится идти следом.
Марина. Сейчас имя звучит так естественно, оно настолько мое. Я сразу же реагирую, когда его с шипением произносит Аделина или когда другие девочки из приюта выкрикивают его у школьных дверей, размахивая забытым мной учебником по математике. Но меня не всегда так звали. Раньше, когда мы скитались в поисках теплой еды или постели, еще до Испании и Санта-Терезы, еще до того, как Аделина стала Аделиной, я была Женевьевой. А Аделина — Одеттой. Это были наши французские имена.
— Нам придется менять имена в каждой новой стране, — шептала Аделина, когда она была Сигни и мы были в Норвегии, куда наше судно пристало после долгих месяцев плавания. Она выбрала имя Сигни, потому что оно было написано на рубашке у продавщицы.
— А меня как будут звать? — спросила я.
— Как захочешь, — сказала она. Мы сидели в кафе в какой-то унылой деревне и радовались теплу от кружки горячего шоколада, которую вместе пили. Сигни встала и взяла с соседнего столика воскресную газету. На первой странице была фотография самой красивой женщины, какую я когда-либо видела: белокурая, с высокими скулами и синими глазами. Ее звали Биргитта. И я стала Биргиттой.
Даже если мы ехали в поезде и страны мелькали, как деревья за окнами, мы всегда меняли имена — пусть даже на несколько часов. Да, мы делали это, чтобы прятаться от могадорцев и любых других преследователей, но так мы еще и поднимали себе настроение посреди стольких разочарований. Мне это казалось таким забавным, что мне хотелось проехать по всей Европе несколько раз. В Польше я была Минкой, а она выбрала имя Зали. Она была Фатимой в Дании, а я была Ясмин. В Австрии у меня было два имени — Софи и Астрид. Ей полюбилось имя Эммалина.
— Почему Эммалина? — спросила я.
Она засмеялась.
— Точно не знаю. Наверное, мне нравится, что здесь почти два имени в одном. Они оба красивые, но если сбить их вместе, то получается нечто сверхъестественное.
Между прочим, сейчас я думаю, что тогда в последний раз слышала, как она смеется. Или это был последний раз, когда мы обнимались и говорили о своем предназначении. Думаю, тогда я в последний раз почувствовала, что она действительно мой Чепан и ей не безразлично, что случилось с Лориен и со мной.
