– Догадливая, – процедил тот. – Но умереть тоже можно по-разному, так что не искушай меня!
София побледнела, понимая, что действительно находилась в совершенной его власти.
«Боги, услышьте меня! – от всего сердца взмолилась она. – Мудрый Один, обрати на нас свой благосклонный взор, справедливый Тюр, не допусти злодейства!»
И пальцем начертила на пыльном полу охранную руну альгиз, приговаривая про себя:
Осока, в болотах растущая, ранит жестоко,
Кровью листья свои обагряя того,
Кто схватить ее жаждет бездумно
[40].
Гадалка мало понимала в скальдическом искусстве и в другое время не стала бы слагать заклятия, опасаясь получить вовсе не тот результат, которого желала, однако теперь терять было нечего.
Она вдруг с ослепительной ясностью осознала, что сегодня умрет. Здесь, на грязных, давно не крашенных досках, рядом с бездыханным драконом. И никогда больше не увидит Лею и Стена, не вдохнет аромат июньских роз, не погладит рыжую хулиганку кошечку, не коснется рун… не увидит завораживающего огненного взгляда…
Ощущение необратимости потери захлестнуло ее с головой.
Так не должно быть! Не должно… Несправедливо…
Будто в ответ на ее мольбы распахнулась дверь и окна, раздалась беспорядочная пальба.
Грохот, топот чьих-то ног, крики…
София успела лишь увидеть, как в домик ворвались люди с оружием, но от испуга не понимала, сколько их и что происходит.
Молодая женщина упала на пол, безотчетно прикрывая голову руками. Ей казалось, что грохочущие пули вьются вокруг, будто пчелы вокруг улья, и она лишь чудом все еще жива… А может быть, умерла, но еще этого не осознала?
Казалось, минуло немало времени, в действительности же прошло несколько мгновений.
В себя ее привел встревоженный голос господина Рельского:
– София!
Госпожа Чернова подняла голову, ее взгляд скользнул по инспектору Жарову, по насупленным лицам полицейских, по доктору Верину, вооруженному скальпелем и увесистым врачебным чемоданчиком… И лишь увидев господина Рельского, она внезапно успокоилась. Его прищуренные глаза, сжатые губы и четкие движения вселяли странную уверенность.
София вздрогнула, и, чуть покраснев, с помощью мирового судьи встала.
– Прошу прощения, – торопливо извинился мировой судья, видимо, заметив ее замешательство. Обращение по имени было недопустимой бестактностью, ведь они вовсе не были кровными родственниками. – Я забылся.
Она смогла лишь кивнуть, с трудом веря, что все уже закончилось. Мужчина помог ей подняться и отвел в сторону. Чуть поодаль валялся изрешеченный пулями господин Ларин, ставший жертвой собственной охоты.
