Даже в нашей камере царила тишина – телевизор бездействовал. Маска с Любовницей сидели, прижавшись головами друг к другу, на своих нарах. Агата лежала, отвернувшись к стене, а Аферистка отсутствовала. У нее не было выходного – в ее обязанности входило ежедневное дежурство по кухне. Она явилась только к ужину, вернее, к нашей вечере. Принесла облатку, и мы начали преломлять ее между собой. У всех на глазах были слезы, кроме меня – я не склонна к подобным сантиментам. С кем сейчас преломляет облатку моя Иза, думала я про себя. Я все еще так мало знала о ней, хотя она уже заняла важное место в моей новой жизни.
Все уже друг с другом нацеловались, наговорили кучу пожеланий, остались только мы с Агатой. Я чувствовала, что она боится ко мне подойти, не зная, как я на это отреагирую. Тогда я встала и с облаткой в руке подошла к ней. Она с готовностью приняла облатку. Все, посвященные в наши отношения, то есть все, кроме Аферистки, наблюдали за этой сценой в полном молчании. Настал момент примирения. У нас обеих было что простить друг другу. Потом, когда мы уже вечеряли, Агата сказала:
– Прочитала в больнице книгу… ну эту, о матери… понравилась…
Она произнесла это, не глядя на меня, не зная, как ко мне обратиться – на «ты» или на «вы». Я предложила, чтоб все перешли на «ты». В конце концов, мы едем на одной и той же телеге.
– Только наши клячи хромают на разные ноги, – хохотнула Маска.
Вытаращившись на меня своими невинными, как у младенца, глазами, Аферистка вдруг воскликнула в крайнем изумлении:
– Так ты и есть та самая Дарья Калицкая, писательница! Я все твои книжки до одной знаю! Обожаю их читать!
Ну что же, не так уж все и плохо, про себя подумала я, меня читают даже аферистки. Еще одно очко в мою пользу.
Я не пошла с ними на тюремную рождественскую службу, осталась в одиночестве в камере.
Вспоминала свой первый сочельник, проведенный без Эдварда, в обществе своего дяди. Мы поехали с ним в костел помолиться за упокой души моего отца. Дядя был страшно набожным. А потом вдвоем немножко посидели за столом. Интересно, чувствовал ли себя Эдвард таким же одиноким среди новой многочисленной родни? Подобных сходок он не терпел. Когда бабушка еще жила в Борисовке, мы всегда уезжали к ней на праздники, и вся эта предпраздничная кутерьма нас миновала. На сей раз ему повезло меньше: у его красавицы – целые табуны теток и дядек, и все они пытаются узнать, когда же он наконец женится на их любимой племяннице. Точнее, обвенчается в костеле. Они понятия не имели о том, что Эдвард принял православие. Мы с ним не отличались особой набожностью, а в церкви венчались ради моей бабки. Впрочем, надо признать, он долго упирался и согласился на церковное венчание, только когда я пригрозила ему расставанием… Интересно, какими милыми прозвищами он наделяет свою подружку, сюсюкает ли, произнося ее имя? Зовет ли он ееАлечкой? «Алиция» звучало бы слишком претенциозно. Когда он приходил ко мне, то называл меня «моя вторая половина», и при этом слегка смущался. А как она о нем говорит? Неужели – «мой благоверный»?..
