— Да, конечно, настоящее, — ответил Лэрри ЛаСейл, и толпа почему-то ему зааплодировала.
У Лэрри ЛаСейла были широкие плечи атлета и узкие бедра танцора. Он был и тем, и другим, а также и всем остальным вместе взятым. Он наносил столь сильный и точный удар битой по бейсбольному мячу так, что тот улетал за пределы поля. В гимнастическом зале он проводил энергичную разминку и мог показать упражнение на любом гимнастическом снаряде. И еще он был танцором. В его походке прорисовывалась манера Фреда Астера, его ноги будто не касались пола. Ему была подвластна чечетка, которую он отбивал с пулеметной скоростью, и отважные прыжки, проносящие его через всю сцену. Но в первую очередь он был преподавателем: он руководил танцевальным классом, кружком изобразительного искусства и ремесла, дирижировал хором, и организовывал музыкальные вечера.
Врик-Центр стал моим пристанищем, когда я учился в седьмом, а затем и в восьмом классе. Это место было удалено от тротуаров и пустырей Френчтауна, где никогда не чувствовал себя героем. Я был слишком маленького роста и не был достаточно координирован для игры в бейсбол, и слишком робким, чтобы крутиться в банде хулиганов, в одной из тех, что дежурили на углах и в подворотнях.
У меня не было друзей, хотя Джой ЛеБланк, живший этажом ниже меня, часто составлял мне компанию в «Плимуте» на дневном субботнем киносеансе. Мне постоянно досаждали его бесконечные комментарии в течение всего кинофильма. Он, словно диктор на радио, подробно описывал каждое действие. Он не любил читать, а я постоянно пропадал в читальном зале публичной библиотеки Монумента, где открыл для себя Эрнеста Хемингуэя, Скотта Фицджеральда и Джека Лондона, и откуда каждый раз возвращался домой с охапкой книг.
Я жил в арендуемой нами квартире вместе с дядей Луи — с братом отца, с гигантом-тихоней, работавшим кладовщиком в «Монумент-Комб-Шопе». Он готовил еду и убирал квартиру. Каждый вечер он выпивал по три бутылки пива, при этом на малой громкости слушая что-нибудь по радио, пока в одиннадцать часов он не ложился спать. Он редко говорил, но я никогда не сомневался в его привязанности ко мне. Проходя мимо, он мог погладить меня на голове, когда я сидел за кухонным столом и что-нибудь читал. И еще он внимательно слушал, когда я рассказывал ему о том, как в школе у меня прошел день. Каждый вечер за ужином он требовал этого рассказа. «Ты — хороший мальчик, Френсис», — говорил он мне, и каждую пятницу вечером давал мне пятьдесят центов на карманные расходы.
