Впрочем, когда он разыскал ее и они начали встречаться, Шиммер как-то в баре попыталась сказать ему правду:
— Вообще-то я не медсестра, а хирург.
— Какого хрена ты хочешь мне доказать? — рассмеялся он. — Что ты умнее меня? Это мы уже знаем. Зато я могу оштукатурить стену, а ты нет.
Логическая цепочка из двух отдельных мыслей была столь большой редкостью для Пита, что Шиммер отнеслась к ней со всей серьезностью и восприняла как предостережение. Она не стала говорить, что ее профессия тоже требует высочайшей сноровки и навыков. Любовь и правда никак не уживались, и ей пришлось согласиться с этим фактом. Она не хотела терять Пита. Привыкла к его телу, как наркоман привыкает к игле.
Шиммер сделала еще одну попытку, когда он переехал жить к ней.
— Я наврала тебе, — сообщила она как-то утром, лежа после секса в приятной истоме и оттягивая время, когда придется вставать и идти на работу.
— А я знаю, — ответил он, чем вызвал у нее несказанное облегчение.
Но, оказывается, он заметил только буковку Ш вместо Л в инициалах на счетах за коммунальные услуги. Тогда она призналась, что ее зовут не Люси, а Шиммер. Он заметил, что у нее, должно быть, маленько чокнутые родители — хотя и это он знал (она уже рассказывала ему о своем детстве, и он тогда посочувствовал ей, а Шиммер даже всплакнула от смешанного чувства благодарности и жалости к себе). Теперь же Пит тоже утешил ее: мол, имя Люси ему не очень-то нравилось, было простецкое, и он будет называть ее Шимми. Правда, теперь на операциях, копаясь в мозгу пациентов, она почему-то чувствовала себя не так уверенно, как раньше. Ее прежнее имя не давало поводов для сомнений — не то что уменьшительное Шимми. Зато как оно ей нравилось! Ей нравилось быть Шимми, молоденькой операционной сестрой, ждущей инструкций и приказаний. И если кто-то в операционной и заметил эту неизвестно откуда взявшуюся неуверенность — словно она ждала, когда неведомая властная рука направит ее действия — то не отважился сказать об этом вслух. А пара неожиданных случаев церебральной вегетативности, возможно, явилась просто статистической аномалией. Шиммер по-прежнему была непревзойденным хирургом. Или почти непревзойденным.
Но поддерживать ложь оказалось непросто — для этого требовалась постоянная сосредоточенность и изобретательность. Вести двойную жизнь в наше время очень нелегко. Она открыла еще один, тайный, банковский счет, на который переводила деньги в размере зарплаты медицинской сестры. Медсестра получала около двадцати пяти фунтов в час (неплохо в сравнении с двенадцатью фунтами Пита); сама же Шиммер имела пятьсот фунтов в час и в случае перехода на частную практику (что было против ее принципов) могла бы умереть миллионершей. Она наврала, будто квартира досталась ей от двоюродной бабушки, а потому нет необходимости брать кредиты на жилье; коммунальные услуги они оплачивали с Питом вместе; она приучила себя к жареной рыбе с картошкой и даже искусственно развила в себе булимию.
