Капрал слушал графа не без некоторого удивления: хорош разведчик, становящийся патологическим болтуном после нескольких рюмок.
— Ну а что стало с Сосновским? — спросил капрал, с трудом отрывая взор от прекрасной Зоси.
— Сосновский, как говорят англичане, пережил свою полезность. Две любовницы из берлинского гарема Сосновского были казнены. Гитлер отклонил прошение о помиловании. Сосновского немцы обменяли на целую группу своих агентов, арестованных нашей дефензивой. Может быть, вы думаете, что этот блестящий разведчик, добывший для нашей возлюбленной отчизны планы ее разгрома Германией, получил у нас по заслугам? Ошибаетесь. Увы, комендант маршал Пилсудский в тридцать пятом умер, мы не могли апеллировать к нашему благодетелю. По одним слухам, — тут майор потупил глаза, — Сосновского поставили к стенке сразу же после обмена по приказу Рыдз-Смиглы. По другим посадили в Модлинскую крепость, где его расстреляли немцы в сентябре тридцать девятого. Типичная судьба разведчика!.. На нашей с вами, капрал, разведывательной стезе и не то бывает! Главное, сорвать банк и вовремя выйти из игры! Эх, давайте выпьем по последней! Уж полночь...
— Надо собираться, граф, — промолвил капрал, потягиваясь. — У меня скоро сеанс с Лондоном.
Свечи наполовину догорели. Тревожаще лучились устремленные в него синие глаза панны Зоси большими черными зрачками с наполовину закрытыми голубоватыми верхними веками. Мысли капрала разбегались, в голове громко, слишком громко шумело вино. Но он не боялся ничего — ни вина, ни смертельной опасности, подстерегавшей его в этой уютной столовой, ни этих уже как будто поверивших в него врагов. Он трусил, позорно трусил перед одной только панной Зосей, такой непонятной и неприступной. Потому что всем своим нутром чуял, что нет такого уголка у него в душе, куда не смогла бы заглянуть своим чуть ироническим, с ума сводящим взглядом эта польская дива.
— Скажите, капрал, — спросила она, глядя на него и только на него синими глазами, в которых трепетали язычки свечей, — скажите, Юджин, что вы больше всего любите на свете: родину, женщин или славу?
И капрал, захмелев не только от очаровательных глаз панны Зоси, ответил как никогда прежде в жизни:
— Родину, мисс Зося. И женщин, мисс Зося. И славу, мисс Зося! Ибо сказал еще француз Шамфор, философ и острослов, что блажен тот человек, которым движет не тщеславие, а славолюбие. Эти чувства, говорил Шамфор, не только различны, но и противоположны. Первое — мелкая страстишка, второе высокая страсть. И заключает Шамфор: между человеком славолюбивым и тщеславным такая же разница, как между влюбленным и волокитой. Вот такую страсть я положил бы на алтарь женщины и родины, мисс Зося!
