Празднества обычно продолжались дня три, и потом шахтеры уезжали обратно без единого пенса, но с полными колебасами выпивки — расплачиваться за проезд.
Лихие водители разбитых грузовиков, окрещенных «буш-такси», считали, что самогон облегчает и сокращает им дорогу, и охотно принимали таких пассажиров.
На третий год на шахты уехала вместе со всеми своими детьми и мать Гоке. Мать Стива осталась в деревне. Так было ближе к Луису, вернее, к Центральной тюрьме Луиса, где тогда — уже в третий раз! — сидел преподобный Самуэль Огву, родной брат матери. Друзья прозвали его за смелость в борьбе за свободу — Симба — Лев, — и никто тогда не рискнул бы назвать его «Старый Симба».
Мать ездила навещать его каждый месяц и несколько раз брала с собою маленького Стива. Обычно они долго сидели у высокой тюремной стены и ждали вместе с толпой родственников других заключенных.
Арестанты, в широких белых рубахах с синими полосами, в таких же штанах и босиком, проходили мимо них небольшими группами — по восемь-десять человек.
Они шли и размахивали тяжелыми, острыми мачете, которыми косили траву в городских скверах. Полицейский, затянутый в серый мундир, изнемогая от жары, плелся сзади. Вид у него был унылый и измученный, и даже дубинка, свисавшая на шнурке, привязанном к кисти правой руки, казалась ему в тягость.
Стив все удивлялся: почему когда-нибудь арестанты не нападут на полицейского, не отнимут у него дубинку и не убегут?
Не бежал и Симба. Правда, его не водили косить траву в городском парке, на стадионе или ипподроме. Его называли «политическим», и начальник тюрьмы, северянин-гвианиец, относился к нему с уважением, не говоря уж о стражниках и других заключенных.
Потом Симбу отправили куда-то на далекие острова, — подальше от Гвиании.
Как-то утром, когда мать толкла ямс, а Стив как старший из детей раздувал угли в старой чугунной жаровне, к ним в компаунд пришел учитель — преподобный мистер Эванс Ошилим, в черном сюртуке, торжественный и важный. В руках он держал газету.
Так Стив узнал, что его отец, как и отец Гоке, как и еще восемьдесят семь шахтеров, бунтовал и требовал, чтобы белые люди платили им больше денег. И тогда были вызваны солдаты — черные солдаты, они стреляли по бунтовщикам. И все восемьдесят семь человек были убиты.
А потом в деревню вернулись и мать Гоке, и сам Гоке. Он был молчалив и угрюм. Через всю щеку у него была рана, которая долго не заживала.
Целыми днями Гоке сидел в углу хижины и молчал.
