— Господи, помилуй… — прошептала Оля, краем длинного бабушкиного свитера вытирая слезы, бегущие по ввалившимся щекам. — Господи… упокой…
Она осела на пол и вцепилась в давно нечёсаные волосы. В таком состоянии ее и обнаружила мать. Рывком она заставила девушку подняться и доволокла до дивана.
— Хватит реветь, — сухо сказала она, закатала рукава Олиного свитера и внимательно осмотрела ее руки. Девушка без труда догадалась, что мать предугадала ее мысли о самоубийстве.
— Успокойся, — сказала Наталья, сходила на кухню за стаканом воды, противно пахнущем валерианой, и телефоном, — вот, выпей.
— А телефон зачем? — покорно спросила Оля, в несколько глотков осушив благоухающую жидкость.
— Позвонишь кое-кому сейчас, — коротко ответила Наталья и присела рядом, тяжело вздохнула и тряхнула густыми волосами. Она выглядела уставшей и напряженной, все черты ее лица натянулись как струны, даже редкие морщинки разгладились. Подбородок сжался и на худых скулах очертились линии челюсти.
Оля догадывалась, кому она сейчас будет звонить и с кем говорить. Ей было уже все равно. Самое страшное случилось и все, что ждало ее теперь, каким бы чудовищным оно не было, казалось терпимым.
Она понимала, что у них с Александром Викторовичем нет никакого будущего. Если с начала оно еще могло быть, то теперь не осталось никаких шансов. После того, как она позволила убить его ребенка — без вариантов.
Он забудет ее, глупую, низко павшую девчонку, которую он всеми фибрами своей души пытался спасти, вытащить из пучины, излечить своей любовью и отмыть от грязи. У него получилось. Он толкнул ее к свету, к очищению… И она будет идти, чтобы не случилось… Ради него. Ради любви к нему, которая стала для нее чем-то вроде божественного откровения.
— Сейчас ты наберешь номер «папаши», — приказала Наталья, — и скажешь ему, что все кончено.
— Хорошо, — равнодушно кивнула Оля, — только подожди…
Она сползла с дивана и встала на колени, неумело и бегло перекрестилась и начала тихо шептать:
— Отче наш, иже еси на небеси…
Удар Натальи, пришедшийся ей в спину, заставил девушку замолчать.
— Что это ты вздумала? — сурово поинтересовалась мать, — совсем из ума выжила?! Идиотка… Глупо изображать монашку, особенно передо мной! Я то знаю, что ты шлюха.
— Это ты меня такой сделала, — прохрипела Оля, обернувшись на нее, — ты! — не нужно было быть особенно сообразительной, чтобы понимать, что за такие слова она получит по лицу. Больно. До крови. Губа была разбита. Как же Наталья не подумала о том, что ее несдержанность плохо отражается на Олином товарном виде? Девушка вытерла кровь тыльной стороной ладони.
