Анастасия Вячеславовна боялась что сейчас за дверью Лариса тоже режет вены из-за кого-то недостойного ее смерти, ее жизни, волоса с ее головы.
— Лара? — женщина постучала костяшками пальцев по старому выцветшему дверью, стоило только Ларисе выключить воду, — с тобой все в порядке?
Тишина выжигала символы бесконечности в ее воспаленном мозгу. Дверь пугала своей неприступностью, своим отчужденным равнодушием. Дверь совершенно не волновало то, что в эти мгновения лезвие бритвы целует беззащитную плоть. Двери наплевать на чужие страдания. Не удивительно, ведь она всего лишь кусок некачественной древесины! А когда-то давно она была деревом, молчаливым и прекрасным, тянувшимся к небесам, пока удар топора, как удар лезвия, не оборвал течение ее жизни. Лезвие… Лариса…
— Все в порядке, бабушка, — приглушенно откликнулась Лариса изнутри.
Через некоторое время она вышла — помятая, заплаканная, с совершенно красными белками глаз. Руки ее были чисты, не царапинки. Она посмотрела на застывшую у входа Анастасию Вячеславовну взглядом, смешавшим в себе страх ребенка, застуканного за чем-то плохим, и удивления. Она не могла понять, почему так побледнела бабушка, почему у нее так дрожат губы и так потемнели глаза.
— Ты плакала? — зачем-то спросила Анастасия Вячеславовна. Лариса вздрогнула, шмыгнула носом и убежала в свою комнату, упала на кровать и спрятала лицо в ладонях.
— Лариса… — прошептала бабушка, заглядывая к ней, — почему? Что случилось? Это из-за того человека, к которому ты уходила?
— Нет.
Анастасию Вячеславовну удивил этот ответ, она ждала совсем другого и готовилась утешать девушку, как когда-то утешала Свету. Женщина тяжело вздохнула и присела в кресло у окна, за которым медленно сгущалась бархатная влажная темнота.
— Почему? — обронила она.
Лариса смотрела в одну точку на полу и напоминала статую, такой неподвижной и отстраненной она была, как будто душа ее находилась совсем в другом мире, далеко-далеко от их маленькой квартирки. Черты ее стали какими-то другими и Анастасия Вячеславовна никак не могла понять, что именно изменилось в ее внучке.
Ее ли это Лариса? Девушка, знавшая наизусть столько стихов, с детства не расстававшаяся с хорошими, вечными книгами, считавшая их героев своими друзьями. Могла ли ее Лариса поступить так, как поступила? Могла ли бежать в ночь к какому-то человеку, едва ли ее достойному? Ее ли это четко очерченный профиль с аккуратным чуть курносым носом, по-детски пухлыми щеками и темно-серыми в таком освящении глазами каменного ангела?
