— Тебе сломают крылья! — закричала она сама себе, кинула в порыве ярости икону в угол кровати и громко зарыдала.
Ей сломают крылья. Ее снова потащат в грязь. Будут связывать руки, и бить в лицо тяжелыми армейскими ботинками, а потом по очереди использовать для воплощения своих самых грязных желаний. Полный рот колючей крови с обломками улыбки. Сердце — тоже половой орган, если кому-то захочется. Тошнота и страх. Оля завыла, забарахталась, пытаясь вырваться из отвратительных, душивших ее воспоминаний и побежала в ванную, чтобы изрыгнуть в унитаз свое прошлое.
Она долго умывалась ледяной водой, пытаясь привести себя в чувства. В ее желудке как будто ковырялись вилкой, ее подташнивало, но уже слабо, без угрозы вылиться во что-то большее.
— Ну и дура же ты! — сказала она своему отражению в зеркале — побитому, помятому, со спутавшимися волосами. Оно предпочло промолчать.
Оля вернулась в комнату, чтобы отыскать икону, но на прежнем месте ее не оказалось. Девушка улеглась на кровать, злясь на саму себя и свою несдержанность. Она еще научится, обязательно научится смирению, терпению и всему тому, что проповедовала бабушка. Она вспомнит все молитвы, которым ее учили, она больше никогда не ляжет в постель с человеком, которого не любит. Она никогда больше не позволит так унижать себя. Она…
Она сама то в это верит?
Оле захотелось курить и она подошла к окну, чтобы поискать на подоконнике сигареты матери, но наткнулась вместо на них на ту самую искомую икону. Пальцы нервно задрожали от попытки объяснить то, как она оказалась здесь, Оля сжала их в кулаки. Спиной она чувствовала чье-то присутствие, там, в углу, где когда-то умерла бабушка. Кто-то смотрел на нее, внимательно, изучающе, но без агрессии, так тепло и ласково, как умел смотреть только один человек.
— Не кури, ты навредишь…
Солнце слепило глаза, привыкшие к полумраку комнаты. Оля почувствовала желание распахнуть раму и выброситься из окна, но не для того, чтобы разбиться, а чтобы воспарить над спящей землей. Лишь бы только не оставаться наедине с этим голосом.
— Кому? — откликнулась она.
Сумасшествие подступало со всех сторон, сжимая ее разум стальными клещами.
— А ведь это его ребенок, — задумчиво проговорила бабушка и сейчас голос ее звучал так ясно, так тепло, как в те далекие времена, когда она еще не была так безнадежно и тяжело больна.
Оля обернулась и уперлась взглядом в темноту, расползавшуюся по углам. Конечно же, здесь никого не было. Конечно же, она разговаривала сама с собой.
