Каратай неестественно улыбается и говорит:
— Эй, Кожатай, где твой салям?
Мне часто говорили, что не приветствовать старшего или знакомого человека — признак невоспитанности; чтобы не огорчить маму, я с трудом выговариваю:
— Здравствуйте.
— Что это ты такой сердитый? — спрашивает мама. — Или опять с кем-нибудь не поладил?..
— Так просто, — отвечаю я нехотя и прохожу в угол, где стоит этажерка. Чтобы не маячить в комнате без дела, я начинаю бесцельно рыться в старых газетах и журналах, перебираю свои учебники. Что я ищу и что мне надо — я не знаю. Все мое внимание сейчас обращено на маму и Каратая.
— Весна нынче была дождливая, — как бы продолжая беседу, говорит Каратай.
— Да, — отвечает мама.
— У нас в «Коминтерне» отличные виды на урожай.
— У нас тоже.
Голос у мамы какой-то виноватый. Я понимаю, что она любит меня, а не Каратая, и с ним беседует из вежливости. Ведь мама у меня — воспитанный человек. Она уже давно сказала Каратаю, что замуж не пойдет, а будет ставить на ноги сына, т.е. меня. Но он никак не отстает от мамы, и это начинает меня бесить.
Я молча роюсь в книгах, а Каратай продолжает что-то плести о видах на урожай, но я-то понимаю, о каких видах он ведет речь.
— Конечно, конечно, — механически подтверждает мама, и в ее голосе я слышу совсем иные слова: «Эх, Каратай, не так просто провести моего сына. Он все уже понимает...»
Наступает пауза. Сидя на корточках у этажерки, я упорно продолжаю свое бессмысленное занятие. У Каратая лопается терпение, и он начинает что-то быстро шептать маме. Из этого шепота я разбираю только одно слово:
— Обижусь...
Нашел чем испугать! Пусть обижается. Нам с мамой безразлично, даже напротив. Мысленно я начинаю бранить Каратая и с нетерпением жду, когда он уйдет. А он ждет, когда я уйду.
Вдруг мама говорит каким-то твердым и одновременно ласковым голосом:
— Сынок, что ты там так долго ищешь?
Я даже немного опешил. Обычно она называет меня по имени, а это «сынок» прозвучало как-то особенно. Словно она упрекала меня: «Брось, мальчик, хитрить, когда хочешь подслушать разговор взрослых».
Мне стало стыдно. Схватив первый попавшийся под руки журнал, я шмыгнул из комнаты.
На этот раз Каратай задержался у нас недолго. Вскоре он вышел из комнаты хмурым и, как я понял, сильно расстроенным. В другое время, уезжая от нас, он бодро прощался с бабушкой, трепал меня за волосы, шутил и предлагал покататься с ним на мотоцикле вокруг аула. А сейчас он посмотрел на меня из-под насупленных бровей и ничего не сказал. Сухо бросив бабушке «мамаша, до свиданья», он прошел к калитке.
