– Ничего, ничего, профессор, – подбодрил его Семен Николаевич. – Не так уж всё скверно. Главное, что вы живы и с нами.
– Не вовремя это всё, – подал кто-то голос из-за спины. В словах слышалось сожаление.
– Ничего не поделаешь…
Профессор, отчего-то чувствуя себя виноватым, предложил:
– Может быть, мне вернуться?
– В этом нет смысла…
– Они мне верят, – горячо сказал Владимир Валентинович.
– Нет. Если вы вернетесь, то у нас не будет ни вашего аппарата, ни вас.
Профессор хотел что-то сказать, но Семен Николаевич остановил его жестом.
– Я знаю, что они вам доверяют, но после срыва они вряд ли допустят вас к новым испытаниям.
Он усмехнулся.
– Для них ваше здоровье так же дорого, как и для нас…
СССР. Свердловск
Май 1929 года
…В заводской больничке Федосею выделили отдельную палату, и Малюков целыми днями лежал в койке, выложив поверх колючего, застиранного одеяла забинтованные руки. Дело было, в общем-то, не так плохо. Глухота постепенно проходила, подсыхали легкие ожоги. Досталось больше всего кистям рук, которыми он загородил голову, да волосы сожгло выхлопом. Если б не эти мелочи, то можно было бы прямо сейчас в строй.
Только некуда.
Не стало монолитного строя… Рассыпался….
Деготь, ежедневно забегавший в больничку, рассказал, что испытания прекратили до особого распоряжения, а на заводе работает следственная комиссия, и ждут еще одну – из Москвы. Отголосками её работы, долетавшими даже сюда, стали визиты следователя, начавшиеся буквально на второй день.
Когда он приходил, Деготь пересаживался на кровать, а сержант ОГПУ деловито раскладывал на тумбочке блокнот, бросал цветные карандаши и начинал допрашивать раненого. Первый допрос Федосею очень не понравился.
– Ты, товарищ, «гражданина» для других оставь… – нехорошо прищурился Деготь после первой же фразы следователя. – Тут все свои, потому и разговаривай по-человечески.
– Извини, товарищ, – смутился слегка сержант. – Зарапортовался…
Вопросы у сержанта оказались простые.
На все на них Федосей за последние четыре дня уже ответил и не раз, но следователь продолжал мучить его, надеясь, наверное, что тот либо вспомнит что-то существенное, либо сознается в пособничестве. Только не в чем было сознаваться.
Они и сами с Дегтем строили предположения, только вместо стройных шерлокхолмсовских версий получались у них какие-то загогулины – непонятные и нелогичные. Самой разумной казалась версия кратковременного помешательства профессора. Она объясняла всё!
