Прошло пятнадцать лет, но я до сих пор помню то острое чувство восторга, которое охватывало меня всякий раз, когда в без четверти двенадцать в классной комнате раздавался осторожный стук и в дверь заглядывало щекастое лицо водителя Пинту.
— Барышню. Терезу ждут к обеду, — извиняющимся тоном говорил он и добавлял галантно: — Если сестра не возражает.
Сестры кривились, но не возражали. Только однажды молоденькая нервная сестра Маргарида, преподававшая у младших девочек рисование и физкультуру, попробовала возмутиться.
— Правила существуют для всех! — трясла она пальцем у носа Пинту. — Для всех! Не только для тех, кого не забирают домой на машине!
Сестра Маргарида кричала, мои соученицы злорадно поглядывали на меня, и я уже совсем было собралась бурно зарыдать, но тут прибежала директриса. Через минуту мы с Пинту уже шли к машине, а сестра Селеште увела сестру Маргариду в коридор.
— …вы отдаете себе отчет, чья она внучка?! — донеслось до меня. Я оглянулась. Сестра Селеште что-то говорила сестре Маргариде, и та смотрела на меня со странной смесью ужаса и жалости.
Я не могу назвать точную дату, когда я решила, что с моим дедом связана какая-то страшная тайна. Может быть, это произошло, когда я услышала слова директрисы. Может, два дня спустя, когда сестра Маргарида уже в половину двенадцатого велела мне складывать альбом и краски, чтобы не опоздать к обеду и не рассердить дедушку. А может, на каникулах, когда я зашла днем в маленькую столовую и увидела, что дед разговаривает с нашей старшей горничной Алзирой. Алзира сидела боком у стола и чистила серебряные ножи, когда дед со своей мягкой, чуть виноватой улыбкой спросил, не заходила ли она в его отсутствие в кабинет. Алзира побелела до синевы, вскочила и начала хватать ртом воздух. Нож она выставила перед собой, как будто защищаясь. Дед поморщился.
— Ну бросьте, бросьте, — сказал он. — Я же только спросил. Что ж вы такая чувствительная?
Он сделал шаг к Алзире — видимо, чтобы взять у нее нож, но Алзира подпрыгнула, как коза, налетела на огромные напольные английские часы и чуть не упала. Дед тихо, но зло выругался, резко развернулся и вышел из комнаты. Через секунду громко хлопнула дверь его кабинета.
В тот день ужин нам подавал ординарец Мейрелеш, и, когда перед сном я забралась в кухню, чтобы поискать, не осталось ли от ужина булочек, услышала, как он обсуждает чувствительную Алзиру с кухаркой Деолиндой.
— Сама виновата, дура любопытная, — говорил Мейрелеш, что-то звучно прихлебывая из кружки. — Уж на что я мужик и солдат, и то в его кабинет не сунусь. Жить-то мне еще не надоело.
