— Ты все или нет?
Услышав голос отца, Лига вздрогнула.
Па вошел в дом, стряхивая с башмаков грязь.
Она попыталась задержать процесс, но ребенок уже вознамерился выйти и вышел из нее с громким хлюпающим звуком. Отец тоже услыхал его.
— Ну, теперь все? Справилась?
Лига склонилась над новорожденным, стараясь загородить его спиной. Хотя бы этот первый взгляд должен принадлежать только ей.
Она была готова всем сердцем полюбить плод своего чрева, но оказалось, что любить почти нечего. Она еще никогда не видела таких худых и иссохших младенцев. Лицо ребенка сплошь состояло из морщин и складок, густо покрытых пухом. Губы — тонкие, плотно сжатые, сине-черные, были скорбно изогнуты уголками вниз, точно у сурового древнего божества. Дитя напоминало ягненка с переломанными ногами или выпавшего из гнезда птенца — набухшие закрытые веки, обреченный вид существа, слишком глубоко отрешившегося от жизни, чтобы его можно было пробудить вновь.
Лига взяла младенца, ладонями ощущая его уже неживое тепло. Обернулась к отцу, вытянула дрожащие руки, насколько позволяла пуповина. Она и сама не знала, зачем показывает, протягивает дитя ему — именно ему! Может, надеялась, что он разделит с ней горе?
— Давай сюда, — с отвращением произнес Па, нависая над ней. Высокий, сильный, живой, полный решимости. Он взял младенца и собрался унести, однако чуть не выронил из-за натянувшейся пуповины. Лига подхватила трупик.
— Еще привязан, — сказала она. Ее начала бить крупная дрожь.
— Ну так режь, режь!
— Он уже умер, — пролепетала Лига, решив, что отец велит ей зарезать ребенка.
— Ах, чтоб тебя! — Отец раздраженно переминался с ноги на ногу. — Не смотри на него, дай мне. И нечего сопли распускать! Тоже мне, большое дело. Считай, что пришли обычные краски. — Он снова взял мертвое тельце, на этот раз осторожнее, и постарался заслонить его от Лиги широким плечом.
Вышел послед, большой скользкий лоскут. Лига сморщилась от неожиданной боли.
— Ну, все, наконец? — почти крикнул отец, хватая плаценту. С другой ладони Па, словно мясные обрезки, свешивалась головка ребенка, по-прежнему погруженная в свои далекие потусторонние мысли.
А затем отец соединил ладони в горсть и вынес капающее содержимое на улицу. С его уходом Лига испытала такое облегчение, что впала в прострацию. С измазанными кровью бедрами она сидела на коленях и бессмысленно смотрела на перепачканный пол, сознавая, что все закончилось.
— Энни Байвелл! Лечуха Энни! — громко воскликнула Лига, осененная внезапной догадкой. Прошло уже несколько дней.
