Если Линк и собрался что-то ответить, то все его возражения остались за захлопнувшейся дверью.
Джек услышал приглушенную брань, звук удаляющихся тяжелых шагов. Потом с палубы донеслись выкрикиваемые капитаном приказы.
— Пива, — прошептал он.
— Прости, парень, сейчас тебе нужна вода, и побольше.
Он поднес к губам друга черпак, и Джек неохотно к нему приложился.
— Прошлой ночью шел дождь, поэтому вода свежая.
— А мы… — пробормотал Джек, — мы…
— В безопасности? — Рыжую бороду расщепила улыбка. — Ну… скажем так, не в великой. Но надеюсь, мои доводы возымели какое-то действие. К тому же Линк не пользуется любовью матросов. Он будет пыхтеть, бушевать и пытаться уморить нас голодом, а потом направит оба корабля в Бристоль, где попробует повернуть дело так, чтобы по прибытии меня повесили.
Джек исходил потом, и в то же время его бил озноб.
— Я умру? — спросил он.
Ирландец опять улыбнулся.
— Ты разве не слышал, как я говорил о своем врачевательском даре. К тому же у меня всегда есть при себе нечто целительное. — Он потянулся за шляпой и показал ее Джеку. — Ты разве никогда не замечал на ней ветку омелы? Это не просто украшение. Из нее готовят прекрасный отвар. А потом… дай-ка взглянуть. — Ирландец пошарил за шляпной лентой и выудил что-то, похожее на лесной орех. — Ну-ка, посмотрим, сумеем ли мы сыскать для него паучка.
Он отодвинулся и пропал из виду.
— Паучка? — Джек покачал головой. — Конечно: паучку нужен дом.
Он хихикнул, веки его медленно закрылись, причем перемещение юноши обратно в туман словно бы сопроводила услышанная раньше цитата. Ирландец не ошибся, Джек и вправду знал, кому принадлежит эта латинская фраза.
— Цицерон, — пробормотал он. — Во время войны законы молчат.
— Как ваши дела, лейтенант Абсолют?
— В общем, неплохо, сэр, — ответил Джек. — Правда, неплохо.
* * *
Он малость преувеличил. Прошла всего неделя с той ночи, которую Рыжий Хью назвал «кризисной». После нее Джек действительно с каждым днем чувствовал себя лучше, но до поправки было еще далеко. Правда, в ходе болезни произошел явный перелом, хворь отступала, однако пока что больной офицер мог лишь недвижно сидеть на вынесенном на палубу стуле и смотреть, как «Робуста» рассекает волны. Зрелище завораживало, благо все паруса были подняты и наполнены ветром, который, не собираясь ослаблять свой напор, бодро гнал корабль вперед.
— Рад это слышать, — промолвил Энглдью и, отвернувшись, заговорил с Лавалье, французом, исполнявшим у него обязанности боцмана.
