— Ладно, не будем, прости меня…
— Извините, но я не перебивала вас… Я уж не говорю о том, что вы своим поступком подрываете мой авторитет. Однако бог со мной, разве дело во мне? Разве в глазах ребят вы подрываете лично мой авторитет? Да и что мне авторитет — с собой увозить его, что ли? В моем лице вы плюете на авторитет взрослого, облеченного званием педагога. Как ребенок будет смотреть на педагогический персонал, если мы начнем чернить друг друга, и что может ребенок подумать о коллективе воспитателей в целом?
Рустем взмахнул руками, сделал какой-то неловкий пируэт и тяжело провалился в рытвину. Броня невольно пригнулась, чтобы подать ему руку. Что-то беспомощное было в нем и жалкое. Броня передернулась от стыда за слова, которые говорила. Он задержал ее руку, крепко и благодарно сжал пальцы и, пока поднимался, неотрывно смотрел на нее, и она поразилась его глазам, все понимающим, красноречивым, в них читалось мягкое осуждение глупостей, которые она сейчас изрекала. Спорить, опровергать, диалектически выворачивать наизнанку — в этом искусстве мало кто мог с ней потягаться на курсе, она не боялась даже затевать диспуты с профессорами, но спорить с этими глазами!..
Броня медленно приходила в себя. Она, конечно, повергла его, растоптала и, однако же, чувствовала, что верх одержал он, и в глазах его, о ужас, читала жалость, боль и сочувствие к ней, глупой, самоуверенной и вздорной девчонке. Жалость! В этом было что-то унизительное для нее. Жалеть можно слабых, а она была сильной и с детства осознавала в себе силу. Она развивала в себе силу, направляла ее на нужные цели, изгоняла проявления слабоволия, нерешительности и лени, и сейчас, под этим все-понимающим, жалостливым взглядом, она задыхалась.
— Рустем, я прошу тебя, — она снова перешла с ним на «ты», — я прошу тебя забыть об этом разговоре. Черт с ней, в конце концов, с этой гипсовой халтурой. Не попадись она мне на глаза, я бы и не вспомнила о ней. Придумаем что-нибудь другое, у нас и без этого хватит оформления. А теперь я прошу тебя… Ты, конечно, можешь освободить меня от ленинского костра, но если все останется по-прежнему и я буду отвечать за подготовку, то я хотела бы, чтобы ты мне не мешал… Итак — мир?
— Мир!
Рустем улыбнулся. О, какие зубы у него! Они словно бы достались ему по ошибке и больше подходили рослому красавцу, а Рустем был невысок, к тому же сильно хромал. Это была улыбка-наваждение, открытая и заразительная, равнодушно смотреть на нее было нельзя. Броня смущенно отвернулась от Рустема и взяла себя в руки. Ведь ее ждали неотложные дела.
