Пип тряхнул коробком.
– Спички кончились, прикуривайте так, – он покосился на сигарету. – Э, погасла…
– Да вот вам вместо спичек, – сказал Джип, протянув суперимператору зажигалку. Увидев перед носом пистолет, тот коротко, жалобно вскрикнул:
– О-о! – и упал в кресло.
Через минуту, осмотрев тело, профессор сказал:
– Он умер, – и уронил руку, в которой больше не бился пульс. – Бедный глупый человек!
– Можешь оживить его, если хочется, – сказал Джип, пожав плечами.
– Не успею. Разрыв сердца.
– Джип, Джип! – сказал Пип. – А что теперь с ним делать?
– Давай засунем его в камеру, – сказал Джип.
(Здесь в точности записаны все те слова, которые были произнесены над телом владыки последней империи на планете Земля). Затем Пип и Джип внесли останки в камеру и положили их там, накрыв черным фартуком. Одна за другой хлопали, защелкиваясь, бронированные двери. Джип сказал Пипу:
– А теперь смоемся.
Но Пип возразил:
– А это все кому? – он указал на стол, уставленный едва початыми яствами и графинчиками. – Собакам, что ли?
– Пип, мы уходим, – сказал Джип.
– Валяйте, – нахально ответил Пип.
– У меня дел по горло, – сказал Джип. – Слышишь?
– Слышу, – спокойно ответил Пип.
– Я не стану тебя отсюда вытаскивать, так и знай, – сказал Джип.
– Не нуждаюсь, – невозмутимо ответил Пип и позвенел отмычками.
– Остаешься? – с угрозой спросил Джип.
– Остаюсь, – лениво ответил Пип. И тогда Джип сказал профессору и трактирщику:
– Пойдемте.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЕЩЕ ОДНО ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Радио молчало. И снова стали слышны звуки, от которых горожане отвыкли: шарканье шагов по мостовой, шорох, с которым ветер гнал обрывки газет, проспекты несостоявшегося празднества, разноцветные обрывки серпантиновых лент, выметенных с трибун суперимператорского цирка. Пронзительный ветер хозяйничал в столице, заключенной в стенах из монолитного железобетона с зубцами, обмотанными колючей проволокой. Ветер свистал на всем пространстве от харчевни "Дядюшка Мирбо" до оптового склада "Токсима и сыновья. Рогожа и кожи". Ветер громыхал жестяными вывесками, обрывал со стен правительственные распоряжения, а с губ – шепотки, шепотки… Был слышен шум и свист ветра, а радио молчало. И это было страшно. Среди дня закрылись ставни домов и улицы опустели. Редкие прохожие шли не в ногу, пугливо оглядываясь: видно, уж самая крайняя необходимость выгнала из дому, хотя день был вовсе не плохой, только дул ветер, но солнце светило ярко.
Джип один стоял на Королевской улице и, чему-то усмехаясь, рассуждал сам с собой:
