- Ты помнишь, в Крыму было такое кушанье - рахат-лукум?
- Конечно, помню. Это такие сладкие кубики из твердого желе, обсыпанные сахарной пудрой.
- Правильно говоришь. Я очень любил этот рахат-лукум. Никакого другого сладкого, кроме рахат-лукума, я там не ел. Так вот, Рефат Фазылович, к чему это я вспомнил. Если я вдруг не смогу вспомнить твоё имя, назову тебя Рахат Лукумович - ты не обидишься на меня?
Очень довольный своей шуткой, он дружелюбно улыбался, опустив уголки губ книзу.
- Я не обидчив, Сергей Павлович. И, кроме того, это для нас обоих будет хоть каким-то воспоминанием о Крыме.
- Так и договорились. Иди, работай, а то мы заболтались. И не унывай, все беды рано или поздно уйдут. Впереди нас ждут очень большие дела.
Иногда, видимо, бывает в жизни так, что под влиянием каких-то совершенно необъяснимых причин, мы внезапно можем раскрыться, поделиться своими сокровенными желаниями, запретными воспоминаниями, невысказанными мыслями с людьми, вовсе не являющимися близкими друзьями или родственниками. Затем мы опять закупориваемся в свою непроницаемую оболочку, пока не прорвётся вдруг эта оболочка в другом месте, в другое время, чтобы сбросить накопившееся внутреннее давление и принести очередное успокоение. Такое несколько раз и со мною происходило. Что касается Сергея Павловича, то только ещё однажды он так сильно расслабился и рассказал про самые трудные времена в своей биографии, но не мне одному: с нами в машине ехал один молодой майор по фамилии Прохоров. Это было где-то в 1955-1956 годы.
Эти первые встречи с Королёвым дали возможность понять, по крайней мере, три вещи: своих людей он готов защищать; у него есть чувство сострадания; и, наконец, с ним на этом предприятии считаются. Может быть, я не сразу сделал эти выводы на сознательном уровне, будучи озабочен сиюминутными обстоятельствами, однако они, безусловно, закрепились на уровне подсознательном, ибо все последующие годы эти его качества в моих глазах оставались несомненными и неизменными, дополняясь лишь новыми подтверждениями. Своим "правом" называть меня этим новым им сымпровизированным именем он пользовался в очень редких случаях и, как правило, в отсутствие посторонних свидетелей, как бы подчёркивая нашу общую "тайну", и только тогда, когда были причины находиться в прекрасном расположении духа. "Ну, как идут дела, Рахат Лукумович?" - спрашивал он иногда при случайной встрече где-нибудь в коридоре, озираясь по сторонам и хитро подмигивая. Или: "Ну, Рахат Лукумович, ты мне никакого больше сюрприза не подготовил?" - намекая на какие-нибудь трудноразрешимые технические или организационные вопросы, с которыми приходилось к нему время от времени обращаться. Память у него была отличная, в том числе на имена, лица, события, не говоря уже о том, что касалось нашей техники, в чём я неоднократно убеждался на множестве примеров.
