Официант снова замельтешил у столика, ожидая получить деньги.
— Но мы еще не закончили, — раздраженно заявил Жан-Мари. — Мы закажем еще по десерту и кофе.
Парень еще раз повторил что-то о забастовке, en grève.
Я никогда прежде не видел, чтобы кто-нибудь так пожимал плечами, как это сделал Жан-Мари. Он даже переплюнул того продавца в магазинчике электротоваров. Его плечи, руки и мощная грудная клетка взмыли вверх в едином порыве выразить полнейшее безразличие.
— Это ваша проблема, — прозвучала из уст моего шефа парижская мантра. Как мне показалось, он уже начал выяснять, почему, когда дело касается обслуживания клиентов, тут же начинаются разговоры о забастовке и почему, когда речь идет об оплате счета, таких разговоров не ведут.
Официант решил не ввязываться в философские дебаты, просчитав последствия возможной катастрофы.
— Хорошо, какой будете десерт? — Он перечислил десерты со скоростью, на какую способен разве что сверхзвуковой «Конкорд». Единственное, что я уловил из списка, были crème brulee[54] и mousse au chocolat.[55] Не задумываясь, я выбрал последнее.
Жан-Мари остановил свой выбор на каком-то пироге. Злобно посмотрев на нас, официант удалился.
— И два кофе, — крикнул Жан-Мари ему вслед.
Наш заказ был подан спустя секунд двадцать.
Официант заполучил и деньги и чаевые. Как вы догадались, размер чаевых был один евро. Люди за соседними столиками, следуя примеру Жан-Мари, также попытались потребовать десерт, но официант либо перекрикивал их, либо делал вид, что просто не замечает подзывающих жестов.
До меня дошло, что я только что получил важный урок, который пригодится для дальнейшей жизни в Париже: не надо пытаться понравиться всем и каждому — это так по-английски. Наоборот, ты должен показать, что тебе глубоко наплевать на чужое мнение. И только в этом случае ты получишь желаемое. Пытаясь расположить людей к себе, я, оказывается, все делал не так. Если во Франции ты чересчур часто улыбаешься, тебя сочтут умственно отсталым.
Выводы напрашивались соответствующие: если мне не удалось избавиться от коллектива, значит, нужно быть с ними пожестче.
Единственная трудность состояла в том, что они были… так вежливы, черт возьми, будто исполняли некий ритуал, нарушить который было невозможно. Марк и Бернар всегда пожимали руку при встрече. Каждое утро они говорили «бонжур» и интересовались, как у меня дела, затем желали хорошего дня. Если дело было днем, мне желали хорошей второй половины дня, а если мы встречались еще позже — то хорошего завершения дня. Бывало, что впервые за весь день мы пересекались где-то около пяти часов вечера, — тогда я слышал «бонсуар» вместо «бонжур». В том случае, если кто-то из нас отправлялся домой, принято было желать друг другу хорошего вечера. Я уже не говорю о многочисленных пожеланиях хорошо провести выходные (по пятницам) и удачно отработать неделю (по понедельникам). Все это было по-восточному сложно и запутанно. Едва ли после подобных приветствий оставалось время на обсуждение вопросов о непрочитанных отчетах и непринятых решениях.
