, молчальники, пещерники, погребенные (зарывавшиеся в землю), сидевшие на деревьях, столпники, странники, юродивые, затворники (запечатанные в тесных низких каменных кельях).
Полный произвол доводил иногда до уродливости, недостойной христианского аскетического идеала[267]; даже и в ХХ веке митрополит Вениамин (Федченков) с ужасом вспоминал валаамца, выкрасившего келью черным варом снаружи и изнутри.
Но подвижники Востока никогда не достигали вопиющего буквализма западных христиан, усвоивших высказанный впервые в «Пастыре» Ерма юридический мотив аскетизма. Францисканцы, соблюдая обет бедности, боялись лишиться спасения, надев незаплатанную тунику или поселившись в каменном, а не деревянном доме, дискутировали о степени ветхости плаща и позволительности двух одежд, любого нищего почитали как угодника Божия и высоко ценили бледность лица.
Случившееся с кем-то бедствие или гонение служило несомненным признаком святости. Один ученик Франциска изводился сомнением, девственник ли учитель: целомудрие имело именно формальное, фактическое значение: лежать нагим с лицом противоположного пола для испытания грехом не считалось.
Для достижения святости широко применялось самоистязание: монахиня Гильдегунда (XII век), подражая язвам Господа, вырезала у себя клочки тела и зарывала их в землю; монах Генрих Сузо посредством бича или острого шила делал себе раны на груди и руках, посыпал их солью, поливал уксусом, усиливая боль. Устав цистерцианского ордена для ослабления цветущих сил предусматривал регулярное кровопускание.
Наказание хлыстом применялось в первые времена монашества на Востоке; на Западе кровавые экзекуции продержались до средних веков. У бенедиктинцев, а после и в других орденах применялось самобичевание, которого никогда не водилось в православных монастырях; притом, например, Доминик Лорикатус в соответствии с теорией сверхдолжных заслуг брал на себя чужие епитимьи: три тысячи ударов бичом равнялись году покаяния[268].
Средневековые монашеские ордена создавали госпитали, конгрегации, лепрозории, но и милосердие становилось разменной монетой для покупки Царства Небесного, зачастую приобретая гипертрофированную, отвратительно демонстративную форму: стирая белье братьев или обмывая вонючие паршивые тела бродяг, пили эту грязную воду, лизали сопли прокаженного, вкушали объедки, пропитанные гноем – и, преодолевая брезгливость, получали удовлетворение от самопринуждения, реально ощущая некую
