И еще насчет исправлений… ГОГОЛЬ рекомендовал возвращаться к готовому до восьми раз. Но непременно с промежутками, во время которых следует «путешествовать, развлекаться, не делать ничего или хоть писать другое».
А вот вам гоголевский секрет, как сделаться писателем: «Для этого необходимо упражнение, привычка, надо набить руку, — поучал он Соллогуба. — Ты положи себе за правило ежедневно писать в течение двух-трех часов. Положи перед собой бумагу, перья, поставь чернильницу и заметь часы и пиши» — «Да что же писать? если ничего в голову не лезет?» — «И пиши: ничего в голову не лезет. Завтра опять что-нибудь прибавишь и набьешь руку. И будешь писателем: так и я поступил». И сколько-то правды в этом наверняка было…
Зато доподлинно известно, что во время работы Николай Васильевич имел обыкновение катать шарики из белого хлеба. Утверждал, что они «помогают решению самых сложных и трудных задач». Об этих шариках вспоминали многие. Рассказывали даже, что один из друзей насобирал их «целый ворох» и хранил потом со всею благоговейностью…
Беспримерно щепетильно корпел над формой ФЛОБЕР. Он стремился к какому-то нечеловеческому совершенству. Работа над фразой превращалась у него в манию, которая истощала писателя и сковывала творчество. «Муки, которые я испытываю, стремясь заменить то или иное слово, вызывают у меня бессонницу», — жаловался он кому-то.
Первое из его крупных произведений, драматическую поэму в прозе «Искушение святого Антония», друзья раскритиковали в пух и прах: в один голос заявили, что рукопись следует бросить в огонь и никогда больше о ней не вспоминать. Флобер вспомнил об «Искушении» восемь лет спустя. Вспомнил и капитально сократил. А еще через шестнадцать лет переписал заново… «Госпожу Бовари» он шлифовал четыре с половиной года… То же норовил привить и Мопассану. Во всяком случае, семь лет не позволял тому печататься — пока Гюи не разродился «Пышкой», которую Флобер провозгласил уже шедевром, который «останется, будьте уверены!». И не ошибся.
Кто-кто, а он в этом кое-что смыслил…
УАЙЛЬД отделывал каждую строфу, каждое слово, «добиваясь их музыкальности и блеска, похожего на сверканье камней». Благодаря чему, собственно, и стал настоящей, как сказали бы сейчас, иконой стиля…
А автор попсового «Капитана Фракасса» и скандальной «Мадемуазель де Мопен» ГОТЬЕ работал удивительно легко. Причем — набело, безо всяких черновиков и поправок. Из творческих проблем он знал лишь одну: мукой адовой было для него заставить себя подойти к письменному столу. Зато уж, оказавшись за ним, творил холодно, спокойно и бессбойно. «Я работаю степенно, словно уличный писец», — хвастался он Гонкурам…
