От лотка он ушел с блаженным и загадочным лицом. По пути домой предупредил Ларису: “Я там кое-что купил… Но смотреть пока нельзя, даже не проси! Придется подождать!” И, хотя она молчала, он через пять минут строго сказал: “Наберись терпения! После увидишь!” Лариса предложила положить мешочек с его покупками к ней в сумку, он возразил: “Ты хочешь тихонько подсмотреть? Тебе не терпится? Все равно жди!” Когда мы переходили через мост, поднял свой мешочек над водой и пригрозил: “Вот я сейчас уроню в речку, и вы никогда не узнаете, что там было!” Лариса, подыгрывая ему, упрашивала не бросать мешочек в воду. Он сжалился, но еще раз десять повторил: “Терпи, скоро узнаешь, надо подождать!” И уточнил на всякий случай: “А тебе правда понравилась эта птичка?..”
Кончилось тем, что, вручая статуэтку, Алеша выронил ее и вдребезги разбил.
В следующий понедельник главный редактор позвал меня в кабинет и сообщил, что интервью, которое я взял у госпожи Нахимовой, газета печатать не будет. На мой вопрос: “Почему?” он сказал: “Сам подумай” – и постучал средним пальцем по виску.
После обеда я позвонил в журнал “Beauty of Beauty” и спросил, получена ли моя статья о салоне “Бельэтаж”. Да, статья получена, хорошая статья, но журнал не сможет ее напечатать. На мой вопрос: “Почему?” – мне было отвечено, что я вообще не вписываюсь в их стилистический формат.
К вечеру я зачем-то ввязался в разговор Димы Пинаева и Даши Рукенглаз о литературе. Сначала все было достаточно невинно: Дима, разбирая читательскую почту, заметил, что в газету стали присылать слишком много самиздата. Он имел в виду книжечки или брошюры, которые авторы-непрофессионалы выпускают за свой счет. Самиздат можно легко узнать по дилетантскому оформлению обложки, крошечному тиражу и чаще всего наивному содержанию. Даша говорила: “Тебе жалко, что ли? Человек напечатал за свои деньги и раздал двести экземпляров знакомым и друзьям”. Дима ругался: “Нет, графоману этого мало. Он еще в газеты посылает, чтоб его публично расхвалили!”
Потом сменили тему и заговорили о Набокове. Даша только что прочитала раннюю повесть “Волшебник”, с которой начиналась “Лолита”, – и там, и там страсть взрослого мужчины к двенадцатилетней девочке. Я неосторожно спросил: “Может, у него идея фикс такая была? Или вообще мания, вроде педофилии?”
Они меня одарили презрительными взглядами и вернулись к роскоши человеческого общения, причем в таком тоне, будто я уже ушел. Да, мол, бывают несчастные маленькие люди, которые судят о шедеврах со своих плинтусных позиций. Дима еще пошутил, блеснув эрудицией: Беатриче тоже, наверно, жертва педофилии – в нее поэт влюбился, когда ей было восемь или девять лет.
