— Ну хорошо. Джерри!
— Ты в первый раз назвала меня по имени! Конечно, ты и понятия не имеешь, как прекрасно оно звучит, когда его произносишь ты. В нем есть что-то поэтически прямо-таки священное.
— Джерри, прошу тебя!
— Еще, еще!
— Но будь же разумен. Неужели ты не понимаешь, насколько это серьезно? Мы должны думать о том, как уломать папу.
— Хорошо, — сказал я. — Займемся этой проблемой. Извини, что мне не хватает серьезности. Но я так счастлив, что ничего не могу с собой поделать. Ты дала мне согласие, и больше я ни о чем думать не в состоянии.
— Все-таки попробуй.
— Я возьму себя в руки… А теперь повтори еще раз.
— Мы не можем пожениться без его согласия.
— А почему? — сказал я, не испытывая особого почтения к капризам профессора. — Убегать в Шотландию для заключения брака по тамошнему древнему обычаю теперь не принято. Но есть же бюро гражданской регистрации.
— Никакого бюро, — сказала она решительно. — И кроме того…
— Что?
— Бедный папа этого не вынесет. Мы всегда были такими друзьями! Если я выйду замуж против его желания, он… ах, но ты же понимаешь! Навсегда захлопнет передо мной дверь и не будет мне писать. И будет страдать из-за этого. Без меня он умрет от тоски.
— Не он один, — сказал я.
— Видишь ли, Нора всегда была немножко другой. Она столько времени проводила, гостя у родных и друзей, что она и папа просто не понимают друг друга с такой полнотой, как он и я. Она постарается поддержать его, но она не знает папу, как знаю я. И кроме того, она останется с ним так недолго — всего лишь до своей свадьбы.
— Послушай, — сказал я, — это же нелепо. Ты говоришь, что твой отец откажется тебя видеть и так далее, если ты выйдешь за меня. Но это же чепуха. Я все-таки не какой-то социальный изгой. И мы были прекрасными друзьями, пока мерзавец Хок меня не выдал.
— Знаю. Но в некоторых отношениях он бывает крайне упрямым. Видишь ли, он считает, что был поставлен в смешное положение, и ему понадобится очень много времени, чтобы простить тебе это.
Я признал, что ее опасения справедливы. Можно простить любую нанесенную вам обиду, но только если она не уязвляет ваше тщеславие. Далее, даже при самом подлинном спасении, когда спасенный обдумывает произошедшее хладнокровно, он не может не почувствовать некоторой досады на своего спасителя. Бессознательно он воспринимает его, как антрепренер воспринимает ведущего актера своего театра: тот обязан ему средствами к существованию, но вызывает у него зависть из-за огней рампы, центрального положения на сцене, рукоплесканий. К тому же никому не нравится чувствовать себя перед кем-то в вечном неоплатном долгу. И если человек обнаружит, что переносил эти смешанные чувства напрасно, как случилось с профессором, его гневу не будет предела.
